– Не при чем, – ответил Грамматик. – Брак это снисхождение для немощных христиан, не более того. Недаром же отцы говорят, что он допущен только как меньшее зло по сравнению с блудом, «да не искушает сатана». Златоуст учит, что немощные, воспитываясь в браке, «как птенцы в гнезде», должны восходить к совершенному житию – девственному, а более сильные… или, скорее, более разумные восходят к нему сразу, минуя брак. Вообще же в браке надо видеть нечто вроде союза людей, желающих спастись.
– Рожать детей и помогать друг другу спасаться… терпением друг друга, – пробормотал юноша. – Очень благочестиво!
«А куда деть эту боль?!..» Он закрыл глаза и прижался лбом к косяку окна. Феофил старался никак и нигде не выдавать себя, никому не показывать, как глубоко он ранен, но сейчас силы вдруг оставили его. Грамматик смотрел на ученика и думал, что помочь тут ничем нельзя, можно только ждать.
– Ничего, – проговорил он тихо, – перегорит и пройдет.
Феофил вздрогнул, открыл глаза и повернулся к учителю.
– И ты точно это знаешь? – спросил он с долей сарказма.
«Что он может знать об этом? Монах, философ!.. Он-то, верно, никогда не был влюблен… избегая расстройства ума!.. Перегорит и пройдет? Хотелось бы верить… но… На месте пожара остается пепелище. Впрочем, пепелища постепенно зарастают…»
Иоанн подошел к соседнему окну и, помолчав, ответил:
– Точно.
9. Восставшие мертвецы
Смотри, любви здесь нет – лишь бег мгновений спорый,
И смыслы их бледны, как теней голоса.
(Екатерина Лиаку)
Между тем будущая юная августа была в те дни наверху блаженства и одновременно почти на высшей точке нетерпения, смешанного с некоторым страхом, но страхом по-своему сладким, – и всё благодаря жениху. Он достиг этого, в общем-то, случайно. После выбора невест и злополучного первого обеда вместе с новыми родственниками Феофил, ценой огромного усилия, взял себя в руки и постарался ничем не огорчать свою невесту – «хотя бы до свадьбы». Он водил ее всюду, показывал дворец, рассказывал о церемониях и распорядках, сам выбирал ей украшения и приходил смотреть на ее новые наряды. Впрочем, Феодора была так красива, что эти ухаживания доставляли Феофилу определенное удовольствие, чего он не мог не признать. Почти каждый день по вечерам они гуляли по дворцовым паркам, и Феофил, уже имевший неплохие познания о растениях, рассказывал невесте о цветах и травах, которые им попадались. Но, украдкой поглядывая на Феодору, он порой думал, что она не столько вникает в то, что он ей говорил, сколько просто наслаждается тем, что идет рядом с ним и слушает его голос. «Если она так же любит меня, как я другую, то дело плохо, – думал он. – Но может, это только первые впечатления. Познакомившись со мной поближе…» – тут он мысленно усмехался и предпочитал не додумывать до конца. Иногда он читал ей стихи эллинских поэтов, преимущественно Анакреонта и Феокрита, искоса глядя, как у нее розовеют щеки и подрагивают ресницы. Узнав, что ей нравится Сапфо, он попросил прочесть что-нибудь. Она покраснела и прочла несколько эпиталамий. Феофил слушал и думал: «Хорошо, по крайней мере, что она, кажется, не настолько строгого нрава, как это можно было бы ожидать при такой матери… Как раз для той роли, что судьба ей назначила играть!»
Спустя несколько дней после выбора невесты, во время вечерней прогулки Феофил привел Феодору к небольшому пруду в дальнем конце кипарисовой аллеи в южном парке. Уже спускались сумерки. Жених с невестой сошли к воде, и Феодора увидела на площадке большую чашу, выточенную из белого мрамора с синими прожилками, наполненную небольшими плоскими гладкими камушками разных цветов.
– Ой, что это? – спросила она.
– А, это… Вот, смотри!
Феофил взял несколько камушков и, наклонившись, с размаху бросил один из них параллельно воде. Камушек, пролетев несколько футов, коснулся воды, но потонул не сразу, а лишь после того как сделал несколько прыжков по глади пруда.
– Ах, как чудесно! – воскликнула Феодора.
Феофил точно также кинул еще один камушек, и еще…
– Попробуй сама, если хочешь! – улыбаясь, сказал он Феодоре.
– Очень хочу!
Она взяла из чаши три камня и бросила, но увы! – два из них булькнули сразу же и почти у самого берега, а третий сделал всего два прыжка и тоже утонул.
– Слишком большой угол наклона, – сказал Феофил. – Надо бросать почти параллельно воде. Давай еще!
Она кинула еще три камушка. Теперь уже сразу не потонул ни один, но скачков все три сделали мало.
– Размахивайся сильнее! – посоветовал Феофил.
Она взяла еще пригоршню камушков и спросила:
– Но если всё время кидать, весь пруд закидать можно?
– Нет, – рассмеялся Феофил. – Раз в месяц слуги выгребают камни из пруда и складывают обратно в чашу. Видишь, пруд выложен мрамором. Если наловчиться и научиться рассчитывать силу броска, можно выводить по дну даже какие-нибудь узоры, кидая камни!
– Как интересно!
Она повертела в пальцах следующий камушек, взглянула в глаза жениху, вспыхнула, отвернулась и стала бросать камень за камнем. Они летели все дальше, делали все больше прыжков. Феофил жевал сорванную тут же травинку и наблюдал, как Феодора наклоняется, размахивается, кидает, выпрямляется, смотрит… Мафорий она бросила на скамейку, чтобы не мешала движениям. Поднявшийся легкий ветерок шевелил ее слегка растрепавшиеся волосы. «Пора возвращаться, – подумал Феофил. – Уже совсем вечер…» И вспомнилось из Агафия, которого он перечитывал накануне: «Влажные девичьи губы под вечер меня целовали…» Ему не впервые хотелось поцеловать Феодору. Первый раз это случилось, когда он несколько дней назад прикладывал к ее иссиня-черным волосам серебряный обруч с подвесками из жемчужных нитей.
– Тебе очень идет! – сказал он, улыбнувшись. – Посмотри!
Она взглянула на себя в зеркало, но как-то рассеянно, обратила взор к Феофилу, – и словно искра прошла между ними… Тогда он не дал волю своему желанию, а сейчас ему уже не хотелось сдерживаться. «Почему бы и нет? Жажду души не утолишь, а вот жар плоти можно и утишить хоть немного… Кажется, только это мне и осталось!» Тут Феодора обернулась к нему и сказала:
– Давай вместе кидать, кто дальше!
– Давай.
Они взяли по несколько камушков.
– Раз, два, три! – скомандовал Феофил, и два камушка полетели рядом по темневшей воде.
Его камень сделал на три скачка больше, чем камень, пущенный Феодорой. Новый бросок – и вот они уже почти сравнялись. Еще бросок – и неожиданно оба камушка под конец пути столкнулись и булькнули одновременно в одной точке.
– Вместе! – вскрикнула Феодора и, улыбаясь, повернулась к Феофилу.
Он бросил оставшийся у него в руке камень в воду у берега, и шагнул к невесте. Она широко распахнула глаза и прижала одну руку к груди. «Если закрыть глаза, можно представить, что это – она…» – подумал Феофил и, обняв Феодору, поцеловал ее долго и жадно, сам удивившись, что это получилось у него так, словно он целовался далеко не впервые. Когда он отпустил девушку, она чуть покачнулась, как пьяная. Он взял со скамьи мафорий, набросил на нее и, взяв под руку, повел во дворец. Всю дорогу они молчали, полные новых ощущений. Феодора была ошеломлена. Феофил тоже испытал некоторое потрясение и, слушая внутренний голос вожделения, думал: «Вот оно, сладострастье! Название точное… И раз ступив на эту дорогу, куда придешь? – он беззвучно усмехнулся. – На дно пруда, конечно! Камушки падают в омут. Но им там сладко…»
