– Феофил!..
Тут вернулся Иоанн. Он был мертвенно-бледен, однако проговорил всё тем же спокойным ровным голосом:
– Еще раз прошу прощения. Мне нужно было сказать несколько слов господину Александру.
– О том, что любовь – всего лишь временное расстройство ума? – спросил Феофил, глядя на учителя в упор.
Тот выдержал взгляд.
– Любовь, – тон Грамматика был ледяным, – есть омрачение ума, пленение души и безумие тела, которые могут продолжаться, конечно, довольно долго, но, тем не менее, имеют конец, как и всё, что имеет начало.
– Конец в виде смерти тела, например, – сказал Феофил с такой улыбкой, что у Феклы ком подкатил к горлу.
– Бывает и так. Хотя это и нежелательно со всех точек зрения. Впрочем, исход дела зависит от делателя, – ответил Иоанн уже обычным тоном. – Но нам пора заниматься, господин Феофил. Августейшая, – обратился он к императрице, – господин Александр сказал, что будет ждать тебя в соседней зале. Если вы еще желаете послушать лекцию моего недостоинства об учении Платона о государстве…
– О, нет-нет, благодарю! – ответила Фекла, удивляясь, что у нее еще есть голос. – Простите, что мы вам помешали…
Она поскорей выскользнула вон. Когда за ней закрылась дверь, Иоанн коротко рассмеялся и сказал:
– До чего может довести женское любопытство! Я бы поспорил на что угодно, что преподобнейший отец не останется здесь даже до вечера.
Феофил посмотрел на учителя очень пристально и сказал без тени улыбки:
– Пожалуй. Вышло как-то невежливо… Впрочем, с другой стороны, что умершему для мира делать на чужой свадьбе?
Урок начался, но мысли и ученика, и учителя на этот раз были далеко от Платона и государственного устройства. В какой-то момент Грамматик поймал себя на словах:
– Как я уже говорил, итоги тому, что Сократ рассказывал своим собеседникам в «Государстве», Платон подводит в диалоге «Пир»…
«Что я несу?!» – подумал игумен, умолкнув. Ученик между тем ничего не заметил. Иоанн внимательно поглядел на него и сказал:
– Господин Феофил, тебе не кажется, что на сегодня лучше закончить? У тебя, полагаю, много других дел…
Юноша, казалось, нисколько не удивился внезапному предложению и ответил, вставая:
– О, да! Мне сегодня предстоит примерять свадебное одеяние и смотреть, хороши ли украшения, изготовленные для невесты.
Он улыбнулся так, что Иоанн послал мысленное проклятье всему женскому роду, а вслух сказал:
– В таком случае, думаю, мы вернемся к Платону после Пятидесятницы.
Феофил кивнул и направился к выходу. Уже у двери он обернулся и взглянул на учителя.
– Хотел бы я иметь такую выдержку!
– «Прежде тебя я родился и боле тебя я изведал», – ответил Грамматик. – У тебя еще есть время научиться.
– И немало, – усмехнулся юноша. – Целых полтора дня!
Вернувшись после прерванного урока в монастырь, игумен как раз подоспел к службе шестого часа. По окончании богослужения он обсудил кое-какие дела с экономом и удалился в свои келии. Вынул из шкафа третью часть «Стромат» Климента Александрийского, Грамматик сел и начал читать, но, перевернув одну страницу, закрыл книгу и отложил на край стола. Посидев немного, глядя в пространство, он придвинул к себе начатое утром письмо, взял перо, обмакнул в чернила и застыл над листом. Так и не написав ни слова, Иоанн отложил перо и встал. Убрав «Строматы» в шкаф, он надел мантию, вышел, запер келью и постучал в соседнюю, где жил брат Кледоний, числившийся его келейником, хотя Иоанн с того дня, как стал игуменом в Сергие-Вакховой обители, никого не пускал в свою келью.
– Я уезжаю на Босфор. Вернусь завтра к вечерне.
Арсавир был рад увидеть брата.
– Какие люди! – улыбаясь, воскликнул он. – Я не ждал тебя, но хорошо, что ты приехал! Надеюсь, ты заночуешь? Ведь завтра годовщина смерти отца… У нас будет панихида и небольшой поминальный стол.
– Вот как. Что ж, помянем покойника.
– Слушай, Иоанн, – сказал Арсавир, внимательно глядя на брата, – ты сам похож на мертвеца сегодня. Что-то случилось?
– Мертвецы иногда встают из гробов и кусаются, – сквозь зубы ответил Грамматик и передернул плечами. – Налей-ка мне вина, брат.
…Феофил проснулся, открыл глаза, потянулся, и тут в мозг иглой вонзилась мысль: «Завтра свадьба! Конец!» Стало так больно, что он стиснул зубы и, закрыв глаза, немного полежал без движения, стараясь не думать о предстоящем. Феодора в этот момент стала ему противна; попадись она ему сейчас, он бы, кажется, плюнул и отвернулся. «Как я мог целоваться с ней?!.. Да мне еще с ней спать придется… О, Боже! За что?!..»
Он сел на кровати и спустил ноги на пол. От боли внутри всё словно онемело. Почти машинально Феофил встал, надел нижнюю короткую тунику и позвонил в било над дверью, чтобы принесли умыться. Вошли три кувикулария: один нес серебряный тазик, другой – кувшин с водой, а третий – белоснежное полотенце из тонкого льна. Вода была довольно холодной, но Феофил даже не почувствовал этого, все ощущения в нем, казалось, умерли. Когда кувикуларии с поклоном удалились, Феофил подошел к окну и какое-то время смотрел в сад, потом глубоко вздохнул и снова позвонил. Вошли два веститора, они несли вместо обычного одеяния парадное – сегодня предстоял общий прием всех прибывших гостей и последние приготовления к завтрашнему торжеству.
«И ведь ничего не отменить! – думал Феофил, пока его облачали в затканный золотом скарамангий. – А говорят, что император есть образ всемогущего Бога… Какая насмешка!»
До начала приема он решил проехаться верхом по паркам и отправился в конюшни. Глядя, как стратор седлает выбранного гнедого жеребца, юноша спросил:
– Михаил, с тобой бывает такое, что ты ничего не чувствуешь? Ну, то есть вообще?
Стратор глянул на него слегка удивленно, крякнул и смущенно ответил:
– Бывает, господин. Когда напьюсь.
Феофил расхохотался.
«Может, Иоанн прав, – подумал он, вскочив на коня, – и нужно просто действительно… поменьше поэзии?..»
10. От Платона к Эпикуру
Как странноприимец не может ввести странника в дом, пока не скажет ему господин этого дома, так и враг: если ему не будет оказан прием, никоим образом не войдет в человека.
(Великий Патерик)
В ночь на Пятидесятницу в Марфиной домовой часовне владыка Евфимий Сардский, приглашенный хозяйкой, отслужил праздничную службу. Келейник владыки читал, Кассия пела за хор. Хозяйка с дочерьми, домочадцы и слуги, а также несколько приглашенных знакомых Марфы причастились Святых Таин, поздравили друг друга с праздником, вкусили антидора и разошлись по спальням. Архиепископа с келейником уложили в пристройке, где раньше жили студиты, но владыка проспал не более двух часов и утром возвратился к себе. Сам день праздника выдался теплым, но не особенно жарким. После обеда Кассия вышла в сад и сидела у пруда, в тени небольшой арки, заплетенной виноградными лозами. Перед ней на столике лежало житие преподобного Антония Великого, написанное святым Афанасием, но девушка смотрела мимо, в сад. Аромат роз разливался в воздухе. Кассия была охвачена странной рассеянностью. Иногда, словно очнувшись, она взглядывала в книгу, прочитывала несколько строк и видела, что не может сосредоточиться на читаемом. Она вспоминала, что надо молиться, и что она, пока сидела, глядя на цветы и деревья, совсем не молилась… Но о чем же она думала? Кассия не могла этого сказать. Словно бы и не о чем… Она пыталась начать читать Иисусову молитву, но повторив ее раза два или три, снова впадала в ту же бездумную рассеянность. Выйдя из такого состояния в очередной раз, она встряхнула головой. Что это с ней?..
