– Мы, господин, не раскольники, – кротко ответил Петр, – но почитаем, как должно, начертанный образ Христов, потому что Бог-Слово стал человеком, и мы с верой чтим Его вочеловечение и страдания, чтобы не впасть в нечестие и не удалиться от Господа…
Не успел еще игумен окончить, как декарх соскочил с коня, выхватил у Петра деревянный посох и принялся бить его по голове с криками:
– А, нечестивый раскольник!
Из рассеченного лба игумена полилась кровь, Петр упал, но декарх, не унимаясь, схватил его за куколь и принялся таскать по земле, ударяя ногой в бок. Всё это произошло так быстро, что Павел в первый момент опешил, но, опомнившись, поднял с дороги небольшой камень и, бросив в декарха, попал ему в плечо. Тот выругался и на мгновение отпустил Петра. Павел наклонился, чтобы взять другой камень, но игумен, заметив это, воскликнул:
– Не надо, брат! Вспомни, что сказал Господь: «Не противься злому»!
Стратиоты, спешившись, связали монахов и повели в Аполлонию, где передали экзарху Ламарису, известному по всему Фракисию жестокими преследованиями иконопочитателей. Ламарис допросил их и запер в одной из пристроек к местному храму, а на другой день разделил братьев: Петра велел заковать в цепи и заключить в камеру, а с Павлом завязал разговор тут же, в соседнем помещении тюрьмы.
– Я вижу, отче, что ты искусен в духовных делах и красив лицом, а потому хочу, если ты послушаешь меня, посодействовать твоему рукоположению в епископа. Тебе дадут лучшую из кафедр, могу обещать тебе это!
Монах взглянул на него с гневом и ответил тихо, но сурово:
– Предложи это кому-нибудь другому, господин. Что до меня, то ни слава, ни начальствование, ни иные земные блага не соблазнят меня и не отлучат от благочестия. Тем более, что те, кто примет вашу нечестивую веру и не почтит Христовой иконы, осуждены на вечную погибель.
Ламарис разъярился и немедленно приказал раздеть Павла и бичевать его, «пока не согласится принять правую веру или не сдохнет». Тюремщики уже принялись срывать с монаха одежды, как вдруг Петр за стеной громко закричал:
– Не троньте его! Можете меня бить, как хотите, но не троньте Павла! А не послушаетесь, Господь поразит вас! Оставьте брата! Если вы меня будете бичевать, я прощу вам, но если сделаете это Павлу, то не получите прощения!
– Хо-хо! – рассмеялся Ламарис, услышав это. – Да я и не нуждаюсь в твоем прощении!
Только он произнес эти слова, как из носа у него хлынула кровь. Экзарх зажал нос рукой, но кровотечение было таким сильным, что через несколько мгновений вся рука была красной, кровь закапала на грудь. Ламарис вскрикнул, упал на стул и задрал лицо вверх. Тюремщики в ужасе отпустили Павла, один из них побежал за холодной водой и тряпками, послали за врачом. Один из слуг Ламариса отворил двери камеры, где сидел Петр и заорал:
– Убирайся отсюда, черноризец! Мы не хотим погибнуть из-за твоего колдовства!
Когда Петр вышел, все тюремщики и прислужники шарахнулись от него, никто не воспрепятствовал ему покинуть тюрьму и идти, куда заблагорассудится. Павел последовал за ним, немного напуганный случившимся. Когда они уже покинули Аполлонию и направились в сторону Прекрасной горы, Павел робко спросил:
– Что же будет теперь с Ламарисом?
– Несчастный умрет от потери крови, – тихо ответил Петр. – Никто не исцелит человека, если Бог поразил его!
Жизнь Атройского подвижника потекла прежним порядком. Умножалась братия пяти скитов и монастырей, которые он основал, переходя с места на места в попытках убежать от человеческой славы и от множества больных, искавших у него исцеления. Игумен удалялся то в одну обитель, то в другую, но особенно полюбил Свято-Порфирьев монастырь, стоявший в наиболее глухом месте, куда нелегко было добраться посторонним. Но слава чудотворца следовала за Петром по пятам и, в конце концов, навлекла на него обвинение, поразившее его братий и очень опечалившее самого подвижника. Всё началось с того, что у одного жившего в Кизике ипата, очень богатого и известного своим благочестием, внезапно занемогла жена. С ней случилось странное душевное расстройство: прежде очень набожная, она вдруг совершенно охладела к церковному богослужению, дома тоже почти не молилась, забросила Псалтирь, которая была раньше ее настольной книгой, жаловалась на уныние, душевную тоску и нежелание жить, а по ночам ей часто снились кошмары. Ее духовник сказал, что женщиной, по-видимому, овладела бесовская сила, и посоветовал отвести ее к какому-нибудь аскету и молитвеннику, чтобы тот освободил ее от демона. Ипат сначала обратился с просьбой о молитвах за жену к некоторым иконоборческим епископам и игуменам окрестных монастырей, но никто из них не смог избавить ее от страданий. Наконец, двоюродная сестра ипата рассказала ему про Атройского чудотворца, и супруги отправились на Прекрасную гору. Петр прежде всего спросил их, почитают ли они иконы; когда ипат с женой ответили утвердительно, игумен покачал головой:
– Почему же, в таком случае, вы общаетесь с хулителями икон – нечестивыми епископами и их клириками? Вот и за исцелением к ним ходили… Как вы не понимаете, что сила Христова не может обитать в тех, кто ругается над Его образом? Я, смиренный, могу попросить Бога об исцелении твоей почтенной супруги, господин ипат, но только в том случае, если вы обещаете впредь чтить иконы, как должно, и не причащаться вместе с еретиками.
Ипат с женой были уже в таком отчаянии, что немедленно обещали игумену исполнить его требование, хотя для них это было чревато значительными неудобствами. Тогда Петр встал и, просто перекрестив женщину, сказал:
– Господи Иисусе Христе, помилуй страждущее создание Твое!
Ипатисса ахнула, широко раскрыла глаза, а затем на несколько мгновений спрятала лицо в ладони. Опустив руки, она взглянула на Петра, потом на мужа, глубоко вздохнула и упала к ногам игумена с бессвязными словами благодарности. На расспросы мужа она ответила, что когда Петр перекрестил ее, она ощутила, как с нее будто бы сваливаются тяжелые горы, и теперь она очень хотела бы прочесть несколько благодарственных псалмов… Потрясенный ипат, возвратившись в Кизик, прислал оттуда Петру богатые дары, а в скором времени построил в миле от одного из своих имений, находившегося возле Аполлониадского озера, где ипат обычно проводил лето, просторную крепкую келью, чтобы Петр, ходивший мимо по пути в Порфирьев монастырь, мог останавливаться на отдых и ипату мог брать у него благословение.
Эта история возбудила зависть у епископов и игуменов, к которым ипат поначалу обращался с просьбой исцелить его жену. Они стали распространять слухи, будто Петр творит исцеления не божественной, а бесовской силой. Молва быстро ширилась и скоро достигла Олимпа; уже не только иконоборцы, но и православные начали перешептываться, что Атройский игумен – «колдун»: поминали историю с Ламарисом и говорили, что Петр «навел на экзарха порчу», иные же смущались «сверхъестественным» постным подвигом чудотворца. К тому времени в Вифинии Петра уже прозвали «Бесхлебным», поскольку через монахов руководимых им обителей постепенно стало известно, что игумен много лет постится чрезвычайно строго, не вкушая не только вина и масла, но даже хлеба, питаясь одними овощами. Некоторых олимпских игуменов и монахов это вводило в соблазн, но они до поры молчали, когда же пошел слух о «колдовстве», осмелели и стали болтать, что Петр, конечно, и постится тоже благодаря помощи от бесов, потому что «человеку так поститься невозможно». Наконец, некоторые пересуживали в себе обычай игумена всегда, даже зимой, ходить босиком и тоже приписывали такую «непомерную» аскезу его колдовским способностям. Смущение всё увеличивалось, и Петр растерялся. Если бы слухи ходили среди иконоборцев, он бы не беспокоился об этом, но теперь соблазнялись уже его единоверцы, и это печалило его невыносимо.
