– Ты сегодня принарядилась на славу, дорогая! На какое сражение отправилась – конное или пешее?
– Что за глупости? – она возмущенно вздернула подбородок. – Я иду в библиотеку вернуть книгу и взять что-нибудь еще.
– А-а, понятно. Ну, желаю удачи! – сказал император еще насмешливее и, протянув руку, поиграл нитками жемчуга на ее груди. – Надеюсь, там будет, кому оценить твою сбрую, кроме пыльных пергаментов и засушенного Прокопия! – и, не дожидаясь ответа жены, он пошел дальше.
Фекла с негодованием посмотрела ему вслед. «Будет, кому оценить»?.. Вдруг румянец залил ее щеки. Неужели муж о чем-то догадывается?.. Этого еще не хватало! Нет, не может быть… Разве он шутил бы так спокойно, если бы… Но – «желаю удачи»?! Что он этим хотел сказать?..
Когда она подошла к двери библиотеки, грудь ее вздымалась, как после бега, а ноги подкашивались. Она постояла немного, пытаясь успокоиться. Внезапно дверь отворилась и вышел Прокопий – пожилой монах-библиотекарь, худой как щепка, с лицом, похожим на сморчок; он толкал перед собой тележку, нагруженную рукописями. Увидев императрицу, монах упал в земном поклоне, а поднявшись, сказал:
– На многие лета да продлит Бог ваше царство, августейшая! Смиреннейше прошу прощения… Святейший просил срочно доставить ему эти книги! Я должен идти… Но там господин Иоанн, он, как и всегда, прекрасно послужит твоему величеству вместо меня, недостойного!
– Да-да, конечно, отец Прокопий, не беспокойся, – сказала Фекла, словно со стороны слушая свой голос и ощущая, как у нее к щекам приливает кровь, а руки холодеют.
Прокопий оставил дверь открытой, и императрице ничего не осталось, кроме как войти. Иоанн сидел там, где его обычно можно было застать в отсутствие библиотекарей – у высокого окна напротив двери, в низком глубоком кресле, с книгой на коленях. У его ног, развалясь, лежал большой черный кот, постоянно живший в библиотеке для защиты книг от мышей. Чрезвычайно независимого характера, в руки он никому не давался и только Грамматику разрешал себя гладить и чесать за ухом. Очевидно, Иоанн слышал разговор Феклы с Прокопием, потому что императрица, войдя, натолкнулась на внимательный взгляд, разом охвативший ее всю и отметивший всё – выражение ее лица, то, как она была одета, руки, судорожно сжимавшие рукопись Ареопагита… В следующий миг игумен отложил книгу на столик, встал и поклонился августе.
Встреча, которой она так боялась, прошла вполне безмятежно. Иоанн вел себя в высшей степени почтительно, голос его был тих и холодноват, а взгляд направлен мимо собеседницы или вниз – ни «глубины», ни «разящих клинков», ни усмешек. Фекла не только не упала в обморок, но спокойно поздоровалась и обменялась с игуменом несколькими фразами по поводу прочитанного ею Ареопагита, а также относительно рукописи, что просматривал Грамматик. Это оказалась Аррианова история царствования Александра Македонского, и императрица, заинтересовавшись, попросила игумена отложить книгу для нее, когда он закончит с ней работать, а Иоанн сказал, что может дать ей Арриана хоть сейчас. Фекла с улыбкой поблагодарила игумена, только губы у нее иногда подрагивали, но поскольку Иоанн не смотрел ей в лицо, это казалось не таким уж страшным…
С тех пор они при случае общались по-прежнему, и Грамматик ни разу ни словом, ни жестом, ни взглядом не напомнил о происшедшем. Императрица была ему за это благодарна, хотя иногда с невыносимой горечью думала, что ему это ничего не стоило: «опыт» был окончен, и больше она не интересовала философа даже в качестве смеси веществ, которую болтают и нагревают в котелке, чтобы понаблюдать за происходящими изменениями… «Но я сама виновата! – думала она. – Кто это из отцов сказал, что не демоны нас искушают, а наши желания становятся демонами для нас?.. А что было с Марией… Не мое дело судить кого бы то ни было… Пусть Бог рассудит всех!»
Горячий поток, унесший ее, когда она сидела перед Иоанном на скамейке между двух розовых кустов, словно бы остыл и подернулся льдом, но она знала, что впечатление это обманчиво: тонкий лед в любой момент мог проломиться. Иногда она слышала, как он начинает похрустывать, и тогда спешила проститься с Грамматиком. Она знала, что игумен не мог не понимать, в чем тут дело, однако это ее мало смущало: ничего ужаснее того разговора в парке уже всё равно не могло произойти.
Но настал день, когда лед затрещал, а она не захотела уйти. Это случилось в библиотеке, когда августа расспрашивала Иоанна о том, с чего ей лучше начать читать Плутарха.
– «О доблести женской», вероятно, – улыбнулся игумен. – Потом, пожалуй, «Пир семи мудрецов»… А дальше, если понравится, – что захочешь, августейшая.
– «Пир семи мудрецов»? Он… такой же, как «Пир» Платона?
На самом деле она хотела спросить, про то же ли он, однако не решилась. Но Грамматик – уже в который раз! – ответил на ее мысль:
– Нет, он не про любовь, а на более общие темы и иной по стилю. Например, мудрецы решают там вопросы: что всего старше, что всего мудрее, прекраснее, больше, разумнее, что всего полезней и, напротив, вреднее… Много разных вопросов и краткие ответы на них. Думаю, тебе будет интересно, государыня.
– В таком случае, я, пожалуй, начну с этого «Пира мудрецов». Благодарю за совет, Иоанн. Ах да, я еще хотела спросить…
Она подняла на него глаза и забыла свой вопрос, потому что ощутила, как ее захлестывает огненная волна. Первая мысль была – уйти! Но Фекла внезапно подумала: «А толку? Зачем уходить, если это всё равно всегда во мне? Чего я добьюсь, уйдя? Лишусь в очередной раз интересной беседы… Как будто их у меня много было в жизни!» Она отвела взгляд, поудобнее устроилась в кресле и попыталась вспомнить, о чем же она собиралась спросить. Грамматик почти неуловимо улыбнулся и сказал:
– Ходить по лезвию ножа на самом деле не так уж опасно, августейшая. Главное – сохранять равновесие.
Императрица вспыхнула и тихо проговорила:
– Кажется, именно это я на самом деле и хотела у тебя спросить, отец игумен, – она вдруг улыбнулась и продолжала, не поднимая глаз. – Как тебе удается читать мои мысли? Просто колдовство какое-то!
– О нет, августейшая. Всего лишь проницательность.
13. Учитель и ученица
Эроса нынче узнал я: жесток он. Как видно, недаром
Львиным вспоен молоком и воспитан он в чащах дремучих.
(Феокрит)
Марфа два дня приходила в себя после визита брата. Георгий, конечно, узнал, что императорский сын остановил свой выбор на Кассии, но она «дерзко ответила» на его вопрос, и потому он взял в невесты другую. Протоспафарий впал в дикий гнев, какой не находил на него за всю его жизнь. Как?! Эта девчонка! Она посмела! Неслыханно!.. Он, Георгий, мог бы стать родственником императора – о, какие это сулило выгоды, должности, титулы, деньги! А он и его родные всего этого лишились по милости этой дуры! Вот оно, это вольное воспитание, к чему привело! Он всегда говорил сестре, что излишняя самостоятельность не доведет до добра!.. Это их монахи испортили! Этот студийский святоша, будь он неладен!..
