Окрыленный удачей, Фома возвратился под стены Царствующего Города, разослал везде письма о том, что одержал блестящую победу, и приказал остальной части своего флота, стоявшей в это время у берегов Эллады, двигаться к столице. Дождавшись попутного ветра, флот достиг бухты Виридис на северном берегу Пропонтиды, между Гераклеей и Константинополем. Но в столице уже были осведомлены о морском маневре мятежников, и императорский флот, вооруженный огнеметами, незаметно приблизился к бухте и, внезапно напав на бунтовщиков, часть судов сжег, а остальные захватил, за исключением нескольких быстроходных кораблей, которые ускользнули и, войдя в Золотой Рог, поспешили соединиться с сухопутным войском Фомы. С тех пор значительных действий на море мятежники уже не предпринимали.
На суше бои под стенами Города шли с переменным успехом, стычки чередовались с перестрелками. Императорскими войсками руководили Олвиан и Катакил, но поскольку ни одна сторона не получала решительного перевеса, василевс начал и сам вместе с отрядами выходить на врага, чтобы воодушевить защитников столицы. Феофил, заметив, что отец несколько утомлен, сказал, что вполне может время от времени сменять его. Михаил одобрил желание сына, зато императрицы испугались. Когда оба императора вечером накануне очередной, запланированной на утро вылазки, руководить которой должен был Феофил, сообщили об этом супругам, Фекла только молча прижала руку к груди, а Феодора, побледнев и выронив из рук вышивание, поднялась и, сделав два шага к мужу, остановилась. Ей хотелось броситься и обнять его, но в его глазах сквозил тот странный холодок, который всегда сдерживал ее в подобных порывах.
– Ты поведешь войско? Но ведь… это опасно! – воскликнула она.
– «Тех, кто чересчур любит жизнь, по большей части неизменно постигает гибель», – сказал молодой император с усмешкой, – как прекрасно выразился историк Прокопий из Кесарии, которого ты, впрочем, не читала. Правда, если б и читала, всё равно, скорее всего, сказала бы ту же глупость. А что, по-твоему, отец будет сражаться, а я – сидеть за стенами?
Ему хотелось прибавить: «Рядом с тобой?» – но он сдержался и сказал только:
– Неплохое занятие для императора!
«Кассия никогда бы не сказала такой глупости!» – подумал он с горечью, и снова боль повернулась в его сердце острым ножом.
– Мы не удерживаем тебя, Феофил, – сказала Фекла, стараясь казаться спокойной, хотя бледность выдавала ее. – Но мы хотим, чтобы ты был осторожен…
– Не бойся, мама, я буду вести себя хорошо.
Эти слова, которые она не раз слышала от сына в детстве, в другое время вызвали бы у нее улыбку, но сейчас она едва не расплакалась. Феодора стояла, как побитая, Феофил не смотрел на нее. Михаил внимательно оглядел всех троих, усмехнулся и сказал:
– Уж эти женщины! Вечно делают трагедию на пустом месте! Пойдем, Феофил.
Молодой император направился к двери, ни говоря больше ни слова. Михаил взглянул на невестку и жену чуть насмешливо и поднял руку в прощальном жесте. В коридоре он догнал сына.
– Феофил!
Юноша обернулся. Михаил сказал, глядя ему в глаза:
– Они, конечно, квохчут, как перепуганные курицы… Но ты всё же смотри, будь осторожен… Не надо глупостей. Тем более, что нет глупостей глупее, чем те, что делаются из-за женщины.
– Разумеется, – ответил Феофил, а в глазах его читалось: «Но мне больно».
Михаил положил руку ему на плечо.
– Да, я понимаю, – сказал юный император, – надо быть сильным.
Наутро после обычного молебного пения патриарх лично преподал благословение Фео филу и архонтам, и императорский сын повел отряды на мятежников. «С нами Бог!» – трижды восклицали воины каждого отряда, выходя из ворот Города. Конечно, Феофил волновался, когда в полном боевом вооружении, в тяжелом панцире, со шлемом на голове, верхом на коне, защищенном железными налобником и нагрудником, впервые выехал на настоящее сражение – но он никому и ни за что не признался бы, что у него на миг замерло сердце, когда он увидел приближающуюся конницу Фомы. «Ничего, – усмехнулся он про себя, – Парис должен стрелять метко! Самое время показать, чему я научился… В твою память, крестный!»
Император занял место ипостратига в первой линии, а Катакила отправил во вторую, вспомогательную. Они двигались вниз по склону, хотя и едва заметному, но всё же открывавшему достаточный обзор войска противника. Когда первые ряды сошлись с врагом и разгорелся бой, Феофил снял с плеча лук, сделанный из двух длинных рогов, вынул из колчана и заложил стрелу, одновременно осматривая строй противника. Прекрасно знавший правила построения ромейского войска – а иных правил мятежники не знали, – Феофил быстро вычислил вражеских архонтов: именно на них он собирался направить свои стрелы. Высмотрев одного из сотников, император приподнял лук и, дождавшись момента, когда тот, готовясь бросить дротик, повернулся так, что шея оказалась не закрыта щитом, быстро натянул тетиву до самого уха и выстрелил. Он видел, как всадник упал, пораженный в горло его стрелой, но странным образом ровно ничего не ощутил – словно бы он не убил впервые в жизни человека, хоть и врага, но всё-таки живого человека, к тому же согражданина, а просто жизнь убитого прервалась в силу обыденной необходимости. «Так вот это и происходит? И это всё?» – подумал он почти с разочарованием, снова натягивая тетиву. Но кто-то должен победить – а значит, кто-то должен быть убит, иного не дано.
Феофил стрелял и уже не задумывался о том, скольких человек отправил к праотцам или серьезно ранил, – а иного не приносил ни один из его выстрелов: Константин недаром сравнивал друга с троянским царевичем. После того как стрелами Феофила были поражены несколько передовых архонтов и более двух десятков декархов, отряды мятежников смешались и под усилившимся напором императорского войска ударились в бегство. Ромеи немного попреследовали бегущих и перебили некоторое количество врагов, после чего Феофил приказал собрать трофеи, прежде всего оружие, а также тела немногих павших из императорского войска, и возвращаться в Город. Со стен их встречали восторженными криками, а логофет дрома приветствовал василевса гомеровскими стихами:
«Так, Аполлон дальномечущий, ты и великий и тяжкий Труд рассыпал ахеян и предал их бледному бегству!»
С отцом они увиделись за ужином, когда Феофил уже успел побывать в бане и смыть с себя пот, пыль и усталость.
– Ну, я рад за тебя! – сказал Михаил. – Нам, видимо, еще предстоят беспокойные дни. Проклятый Фома! Я недооценил его: он всё-таки собрал большое войско, дьявол бы его взял!
– Быть может, стоит пригласить на помощь болгар? – спросил Феофил. – У нас ведь с ними мирный договор, и заметь: они до сих пор не предприняли ничего против нас, хотя Фома давно хозяйничает во Фракии, и они могли бы воспользоваться этим, чтобы напасть на приграничные области. Значит, Омуртаг честен и стремится соблюдать договоренности, а там ведь, насколько я помню, говорилось и о военной помощи. Возможно, настала пора этим воспользоваться!
