…Православным исповедникам, собранным в столице по приказу императора, было разрешено покинуть Город через месяц после снятия осады, когда стало ясно, что после поражения от болгар Фома уже не оправится. Студийский игумен с учениками удалился на полуостров Святого Трифона при Астакенском заливе напротив Принцевых островов и там устроил жизнь по тому же распорядку, как некогда в Крискентиях. Продолжали прибывать рассеянные в пору гонений и мятежа студиты, совершались и новые постриги. Приношения почитателей текли рекой: «Мне столько подают, что я устаю принимать», – говорил Феодор в одном из писем. Почти ежедневно приходили какие-нибудь гости, чтобы повидать знаменитого исповедника, – епископы, игумены, клирики, монахи, миряне…
В июле Феодор с избранными учениками отправился в составе довольно большой группы православных, чтобы повидать пустынника Иоанникия, жившего на Трихаликсовой горе близ Брусы. Поселившись там еще в царствование Ирины и Константина, Иоанникий почти безвыходно прожил на горе тринадцать лет. Когда на ромейский престол взошел Лев Армянин, отшельник перешел на более пустынную гору Алсос и только после воцарения Михаила вернулся в свою келью у вершины Трихаликса, где и жил, почти не спускаясь вниз. Евстратий, игумен расположенного неподалеку Агаврского монастыря, часто навещал пустынника. Приходили к Иоанникию за советом и многие другие монахи из окрестных обителей и скитов. Шел двадцать девятый год его отшельнических подвигов, и Иоанникий был известен чудотоворениями и даром прозрения уже не только по всему Олимпу и Вифинии, но и за их пределами. В свое время Студийскому игумену приходилось даже унимать слишком пылких своих братий и вразумлять тех, кто думал, что общежительное монашество не так быстро приводит к спасению души, как пустынножительство, и стремился к отшельнической жизни. Игумен приводил примеры тех пустынников и столпников, которые не только не спаслись, но сошли с ума, впали в ересь и даже сделались гонителями православных или вообще стали бродячими монахами, живя бесстыдно.
– Это искушение дьявола – внушать чужое, чтобы ты лишился и своего, – говорил Феодор в одном из своих огласительных поучений братиям. – Поэтому апостол и взывает: «Каждый, в чем призван был, братия, в том да и пребывает пред Богом». Безмолвником призван – нечего тебе думать об общежитии, в общежитие призван – нечего думать о жизни в безмолвии. «Каждый же во своем чине» угождай Господу. Каждый имеет для себя примеры, сообразно с которыми должен устроять свою жизнь, – и, приведя примеры разных святых, подвизавшихся в послушании и общежительном монашестве, игумен продолжал: – Этим подражай, а не пустынникам. Пусть отец Иоанникий с подобными ему имеет пустыню и гору, а ты возлюби послушание и гостеприимство. Он в настоящее время не терпит гонения, а ты гоним за правду. Он не заключен в темницу, а ты находишься в темнице ради Господа. Он не бит, а ты избит за Христа. Насколько это выше тех подвигов!
Игумен знал, что такие его речи дошли до Олимпа, и что кое-кто из тамошних подвижников недолюбливает его. Особенно усилилось недовольство некоторых олимпийцев после вмешательства Студийского игумена в распрю из-за пустынника Феоктиста, проведшего много лет в суровых подвигах на одном из предгорий Олимпа. Когда Феодор, возвращаясь из Смирны, оказался в районе Брусы, некоторые монахи, пришедшие повидать его, сообщили, что Феоктист проповедует странные воззрения: будто Богородица существует предвечно, а бесы после второго пришествия будут прощены и вновь станут ангелами, и еще некоторые неправославные учения – например, пустынник утверждал, что один монах будто бы может избавить от вечного осуждения сто пятьдесят умерших грешников, бывших в его роду. Эти мнения постепенно стали смущать многих на Олимпе: одни монахи считали Феоктиста еретиком и не хотели общаться не только с ним самим, но и с теми, кто ходил к нему за благословением и советами – а таких было немало, поскольку пустынник был известен как строгий аскет и молитвенник, – другие говорили, что в его воззрениях нет особого греха… Студит написал Феоктисту послание, увещевая оставить еретические мнения, но ответа не получил, а когда уже поселился в Крискентиях, навещавшие его вифинские монахи сообщили, что пустынник продолжает распространять свои соблазнительные взгляды. Феодор снова написал ему, убеждая покаяться и перестать смущать православных. «Хотя бы ты, почтеннейший, совершал даже дела великого Предтечи, но, коль скоро не оставишь свои богохульные мнения, всё равно подвергнешься вечному осуждению, напрасно трудясь в подвигах». Феоктист и на этот раз не ответил Студиту, а некоторые из олимпийцев возмутились против игумена, говоря, что он «лезет не в свое дело» и «дерзает указывать, как надо верить, пустынникам, состарившимся в таких подвигов, каких этот Феодор и следа не видал»…
Когда игумен узнал, что некоторые отцы собираются сообща навестить Иоанникия, он счел полезным тоже отправиться к подвижнику: если старец что-нибудь имел против него, это могло быть удобно разрешено при личном свидании; если же пустынник относился к Студиту вполне дружественно, то всё же было бы полезно лишний раз показать другим, что отшельник и игумен сохраняют мир и любовь между собой: Феодора в последнее время очень расстраивало то, что, не успели ослабнуть гонения от еретиков, как православные стали ссориться между собой – и если бы только из-за чьих-то ложных мнений, как в случае с Феоктистом! Но нет – нередко поводом для ссор служили просто слухи и сплетни…
Когда пришедшие к Иоанникию епископы, игумены и монахи собрались в Ильинском метохе Агаврского монастыря у подножия Трихаликса, они послали одного брата сообщить пустыннику о своем приходе: подниматься к старцу на довольно крутую гору по узкой тропинке было тяжеловато. Вернувшись, посланный монах сообщил, что пустынник сейчас спустится. Тем временем собравшиеся приветствовали друг друга, обменивались новостями. Вокруг Феодора немедленно собралась большая группа отцов, и пока он отвечал на благопожелания и вопросы, пришедший с ним Навкратий разговорился с несколькими монахами из Пеликитской обители, но внезапно умолк на полуслове. Собеседники студийского эконома, удивленные, проследили за его взглядом и увидели сидевшего невдалеке на бревне под сосной старого, почти совершенно облысевшего монаха, на чьем лице читались усталость и почти безнадежие. Тогда как все пришедшие, разделившись на группы не менее чем по пять человек, увлеченно беседовали, а некоторые, особенно игумен Феодор, были окружены десятками отцов и братий, рядом с лысым монахом не было никого, кроме одного монаха лет пятидесяти; оба сидели молча и поглядывали на остальных.
– Кто это? – спросил один из пеликитской братии.
– Иосиф, бывший эконом Великой церкви.
– Тот самый?!
Навкратий кивнул. В это время монах – тот, что поднимался на гору сказать Иоанникию, что его желают видеть отцы; звали его Петр, и он, судя по всему, явно был недоволен тем вниманием и любовью, которыми пользовался у собравшихся Студийский игумен, – увидев, что Навкратий пристально смотрит на печально известного эконома, подошел к Иосифу и заговорил с ним. Тот вымученно улыбнулся, что-то ответил… Навкратий глядел на него и думал: «Всё-таки за всё приходится расплачиваться, и не только в будущей жизни, но и в этой! Вот человек, который всегда старался держаться на плаву, избегать неудобств, гонений, угождать власть имущим… И к чему он пришел?.. Сколько ему сейчас лет? Должно быть, уже около семидесяти… Перед лицом смерть, – и какая память останется о нем?.. Никому не пожелаешь! Впрочем, святые говорят, что наказываемые в этой жизни еще не безнадежны…» Размышления его были прерваны чьим-то возгласом:
