– Что значит – больше никогда не появляться?! – раздался за спиной молодого человека голос Евфрасии.
Она только что подошла и услыхала лишь последние слова. С золотистой повязкой на темных волосах, одетая в белую тунику и с такой же накидкой на плечах, девушка в этот миг походила на оскорбленного ангела. Обернувшись и посмотрев на нее, Акила внезапно сделался почти таким же белым, как ее одеяние, и прислонился к дверному косяку. Евфрасия взглянула на него, потом на сестру, тоже побледневшую при ее появлении, и, сделав шаг к Кассии, гневно сверкнула глазами.
– Как ты смеешь прогонять моего гостя? Я пригласила его, а ты гонишь? Да еще навсегда? Это тебе надо давно уйти отсюда навсегда! Где твой любимый монастырь? Что ты тут торчишь? Да еще прогоняешь моих гостей! Ты здесь не хозяйка! Ты всё равно уйдешь в монахи, и тебе это всё не нужно! Или тебе завидно, что ко мне приходит Акила? А может, ты ревнуешь? Сама упустила императора, так теперь хочешь, чтоб и у меня никого не было? Хочешь, чтоб и я усохла в каком-нибудь монастыре?!
Она вдруг умолкла, зажала рот рукой, и глаза ее округлились от ужаса: она осознала, чего только что наговорила. Девушка зарыдала и бросилась прочь. Акила несколько мгновений смотрел ей вслед.
– Боже мой, что я наделал! – прошептал он и, схватившись за голову, кинулся к выходу.
Кассия упала на табурет возле двери и долго сидела без движения, похожая на мраморное изваяние.
– Ты права, сестренка, – проговорила она, наконец, чуть слышно, – мне давно надо уйти отсюда навсегда… И только ли отсюда? Надо ли вообще мне было появляться на свет?..
Марфа, вернувшаяся через час из виноградников, ожидала застать веселую беседу гостя с дочерьми, но вместо этого нашла пустую гостиную и растерянных слуг. Маргарита сообщила ей, что «господин Акила приезжал, да скоро вдруг выбежал и уехал, будто сам не свой», а обе дочери «запершись у себя и не выходят, а госпожа Евфрасия плачет будто». Марфа, смутно догадываясь о том, что могло произойти, пошла сначала к Кассии и постучалась. Дочь сразу открыла; она была бледна, но следов слез на ее лице мать не заметила. Кассия рассказала ей о случившемся.
– О, Боже! – Марфа бессильно поглядела на дочь. – Неужели он так тебя любит?
– В том-то и дело, что он любит не меня! Это не любовь, а просто… что-то такое, что будоражит кровь, когда он меня видит… А любит он – ее! И она права: если б меня тут не было, не было бы и… всего этого сегодняшнего! Я всем только мешаю! Зачем Бог дал мне эту красоту? Она принесла одни беды! Всем, и мне тоже! Я только всех вокруг искушаю! Зачем я вообще родилась… такая?! – и она разрыдалась.
Марфа молча гладила ее по плечу, пока она не перестала плакать, а потом тихонько поцеловала в висок и вышла. Когда она подошла к комнате младшей дочери, дверь открылась, и Евфрасия, с распухшим от слез носом, бросилась в объятия матери.
– Мама! О, мама! Я такая ужасная! Я наговорила им такого… ужасного! Я сама не знаю, как я такое могла… Что теперь будет? Они не простят меня? Кассия… не простит?.. А он… неужели он больше никогда не приедет?!..
Через полчаса Евфрасия тихонько вошла в комнату сестры. Кассия лежала на кровати лицом к стене.
– Кассия! – девушка бросилась на колени перед кроватью. – Кассия, милая, прости меня! – она уткнулась носом в одеяло.
Кассия приподнялась и через несколько мгновений, опустившись на пол рядом с сестрой, обняла ее.
– Ну, что ты, маленькая? – она гладила рыдающую девушку по голове. – Не плачь! Всё будет хорошо! Ты просто не всё расслышала, что я сказала ему, а только конец. Я сказала ему… сказала, что если он ездит сюда, чтобы просто… поиграть с тобой, а не всерьез, то лучше ему здесь не появляться.
Евфрасия подняла голову и посмотрела в глаза сестре.
– Ты правда… правда ему так сказала?
– Правда, – ответила Кассия, целуя ее в лоб. – Наверное, зря сказала, потому что он и не собирался с тобой играть. Просто я боюсь за тебя… Так хочется, чтобы ты была счастлива!
– О, Кассия! А я… я так испугалась!.. Вот и наговорила… всего этого ужасного… Прости, прости меня, дуру! Ты хорошая! Я ничего не хотела… Я испугалась, что он уйдет… и больше не придет… О, что он обо мне мог подумать?!.. Как ты думаешь, он не… он еще приедет?
– Конечно, приедет! – улыбнулась Кассия.
– О, Господи, хоть бы он поскорей приехал! – Евфрасия ткнулась лицом в плечо сестре и сказала еле слышно: – Я люблю его!
Вернувшись домой, Акила поднялся в свои комнаты на втором этаже, бросился в кресло и долго сидел, покусывая костяшку большого пальца на левой руке, а потом сложил руки на груди и закрыл глаза. По дороге он истощил на себя все ругательства, какие знал, и сейчас сидел молчаливый и суровый, словно пустынник. Семь лет он думал, что чувство, внушенное ему Кассией в их первую встречу, действительно было настоящей любовью… Нельзя сказать, что у него не было поводов так думать: ведь как он ни старался в течение пяти лет, пока учился в столице, а затем был зачислен в отряд схолариев и служил во дворце, забыть синеглазую девушку, но когда он вновь увидел ее в день выбора невесты для юного государя, оказавшись в числе почетной стражи, стоявшей при входе в Золотой триклин, он понял, что не только не забыл ее, но теперь она взволновала его гораздо больше – повзрослевшая и еще похорошевшая… Посватавшись и получив отказ, Акила попытался выкинуть ее из головы и найти другую невесту – тем более, что отец уже давно побуждал его жениться и старался подыскать подходящую девицу. Хотя ни одна из девушек, которых находил отец, на взгляд Акилы, не шла ни в какое сравнение с Кассией, он послушно знакомился с ними и с их родителями, но каждый раз после нескольких визитов, когда прилично было бы завести речь о помолвке, чувствовал необъяснимое отвращение. Он честно рассказал об этом отцу, и патрикий, вздохнув, сказал:
– Ну, что ж, видно, не нашел ты еще свое счастье… Ищи сам, Бог с тобой! Торопить я тебя больше не буду, сынок.
Акила тогда с горечью подумал, что, скорее всего, он уже нашел «свое счастье», но оно не захотело даться ему в руки… Евфрасия была первой девушкой, от которой на его душу повеяло чем-то особенным, словно бы тонким ароматом прекрасного цветка. Он никогда прежде не испытывал ничего подобного в общении с женщинами, в том числе и с Кассией, так восхитившей его красотой и умом. В Евфрасии не было ни такой красоты, ни такого ума, но в ней было другое, что привлекало более красоты, восхищало более ума… Акила затруднился бы определить, что это такое: точно какая-то чудесная мелодия звучала в ней. Но тень прежней влюбленности продолжала смущать его и не давала видеть ясно. Он понял это только тогда, когда увидел перед собой ангела – выкрикивающего гневные слова, глядящего с ужасом, убегающего в слезах… Что теперь подумает о нем Евфрасия? А госпожа Марфа? Ведь Кассия, скорее всего, расскажет ей о происшедшем… О, Господи! Акила едва не застонал. Что делать? Дождаться завтрашнего дня и явиться к ним с извинениями? А если Кассия расскажет сестре о том, что он когда-то сватался к ней, и теперь… Ведь ей надо будет оправдаться от обвинений, брошенных сестрой, а что тут может быть лучше, чем рассказать правду?.. Его прошиб холодный пот. О, нет, нет, только не это!..
