– Понял, государь, – проговорил папия, слушавший императора с возрастающим изумлением. – Э-э… А что, невеста…
– Невеста уже выбрана. Но кто она, я объявлю, когда уступлю уговорам Синклита.
Уговоры эти начались спустя неделю и продолжались до 18 декабря. Синклитики припадали перед Михаилом и то просили, то увещевали, а то и настаивали на том, что императору необходимо «вновь обязать себя законом супружества, чтобы сохранялось благочиние в ромейском государстве, и чтобы служительницы его величества не оставались без августейшей госпожи». При этом, однако, почти у всех в глазах сквозило недоумение: если само по себе желание вторично жениться еще можно было понять, то никто не понимал, почему император так спешит с этим делом. Наконец, в воскресенье Михаил объявил собравшимся на прием чинам:
– Обдумав всесторонне ваши просьбы и настояния, я склоняюсь к тому, чтобы уступить вашим увещаниям. Но, поразмыслив хорошенько, я рассудил, что мой новый брак должен быть полезным не только тем, что доставит удовольствие вашим почтенным супругам, вновь даровав им госпожу и августу, но и тем, что укрепит наше государство и будет способствовать миру и порядку в нем. Все вы знаете, за кого выдавал себя проклятый мятежник Фома, и как успешно своей богомерзкой выдумкой он поначалу соблазнял простой народ. Желая раз и навсегда прекратить саму возможность для подобных толков, я намерен породниться с той, в ком действительно течет кровь августейшего Константина, а именно – с его дочерью Евфросиной, которая в настоящее время проживает в Свято-Троицком монастыре, что у Силиврийских ворот.
В тот же день в обитель были отправлены двое патрикиев. Они сообщили Евфросине о решении императора и Синклита, и сказали, что на следующее утро за ней будет прислана повозка, чтобы доставить ее в Священный дворец. Император находился у себя в покоях, отдыхая после литургии, когда ему сообщили о том, что невеста привезена и ожидает в приемной.
– Приведите ее! – велел Михаил, вставая с кресла.
Когда препозит ввел монахиню, она поклонилась и, поднявшись, продолжала стоять, не поднимая взора, очень бледная. Михаил заметил темные круги у нее под глазами и подумал, что она, должно быть, не спала в эту ночь. Император велел препозиту и страже выйти, запер за ними дверь и подошел к Евфросине. Она по-прежнему смотрела в пол, и в ней ощущалось сдерживаемое напряжение. А Михаил, увидев ее, был охвачен столь сильным волнением, что приготовленные речи вылетели у него из головы, и он совершенно потерялся.
– Ты, верно, сегодня плохо спала, Евфросина? – наконец, спросил он, понимая, что вопрос выглядит чрезвычайно глупо.
Она вздрогнула и тихо ответила, не поднимая глаз:
– Да, государь.
Он помолчал, прошелся из одного конца комнаты в другой и снова остановился перед монахиней.
– Что ж, ты… не рада, я вижу? А помнишь, ты сказала, что у тебя нет и никогда не будет выбора? Как видишь, ты ошиблась.
Она опустила голову и ничего не ответила. У него так билось сердце, что кровь шумела в ушах.
– Мне казалось, – продолжал он, – что ты… не очень-то счастлива жизнью в монастыре… Я думал, ты будешь рада перемене участи… тому, что появится выбор… Но, кажется… я ошибся, – он с трудом выговорил последнее слово.
– Разве у меня появился выбор, государь? – проговорила Евфросина чуть слышно, не поднимая головы. – Не по твоему ли приказу меня доставили сюда?
Император побледнел, несколько мгновений молча смотрел на нее и сказал:
– Ты права, – голос его был глух. – В таком случае выбирай. Если ты не хочешь остаться здесь, я немедленно прикажу вернуть тебя в обитель и отменю все распоряжения относительно женитьбы. Мне ведь не впервой… разыгрывать представления! – усмехнулся он и побледнел еще больше.
Щеки Евфросины окрасились румянцем. Она взглянула на Михаила, тут же опустила взор, глубоко вздохнула, медленно подняла руки к горлу – и шерстяная мантия соскользнула с ее плеч и упала на пол. Так же медленно Евфросина сняла куколь, кинула его на стул, вытащила из волос несколько шпилек, и тяжелые волны пшеничного цвета рассыпались по ее плечам. Она подняла глаза и улыбнулась.
– С того дня, как ты приходил к нам в обитель, я перестала стричься. Подумала, что раз у меня… немонашеские мысли, то нечего и стричься по-монашески… пока не поборю помысел. Но так и не поборола. Видишь, они как раз успели отрасти…
– Чтобы ты стала самой красивой в мире невестой! – сказал император, заключая ее в объятия.
20. Софисты
…Во всем, что связано с поступками и их пользой, нет ничего раз и навсегда установленного… Частные случаи не может предусмотреть ни одно искусство…; напротив, те, кто совершает поступки, всегда должны сами иметь в виду их уместность и своевременность, так же как это требуется от искусства врача или кормчего.
(Аристотель, «Никомахова этика»)
На следующее утро во время приема чинов император объявил, что свадьба состоится через две недели после Богоявления. Ближе к вечеру Феофил, найдя отца в Консистории, решительно выслал всех посторонних и закрыл дверь. Михаил насмешливо наблюдал за сыном.
– Что ты хочешь мне сказать, дорогой?
– Не притворяйся невинностью, отец! – резко ответил молодой император. – Признаться, я весьма… удивлен, мягко говоря. Мне, конечно, хорошо известно, что между тобой и матерью не было того, что называют любовью… Но неужели ты не мог подождать хотя бы год после ее смерти, прежде чем ввести сюда другую женщину? Я уж не говорю о том, откуда эта женщина и кто она…
– О! о! – взгляд императора стал еще насмешливее. – Какие мы чувствительные и целомудренные! «Другую женщину»! «Откуда и кто она»! Вот именно: откуда и кто она! Надеюсь, ты понимаешь смысл предстоящего события как политического хода?
– Понимаю, – нахмурился Феофил, – но…
– Понимаешь, – прервал его Михаил. – Прекрасно! Кажется, подобный ход сам по себе не возмущает тебя. Что же тебя возмущает, сын мой? Что после смерти моей дражайшей супруги прошло слишком мало времени, и что я решил ради политических целей растлить монашку? Так? Именно это тебя не устраивает?
– Да, это. И я не вижу, почему это должно меня устраивать!
– За тебя я не могу решать, дорогой, но вот лично я очень хорошо вижу, почему это вполне должно устраивать меня. Отчего бы, скажи на милость, мне, потеряв жену, не жениться вновь, если мне хочется? Думаешь, твоя мать перевернется в гробу от такого непочтения к ее памяти? Ну, а я, напротив, полагаю, что она не будет на меня в обиде, коль скоро сама она при жизни мужа, только лишь ради своего удовольствия, частенько развлекалась с вашим любимым игуменом прямо в этом дворце!
– Что?!!..
Феофил сжал кулаки и сделал шаг к отцу, но вдруг остановился, словно оглушенный ударом по голове, и медленно опустился на стул.
– Ага, я вижу, ты понял, мой мальчик. Мне, право, весьма прискорбно, что я вынужден сообщать тебе такие вещи, но ты сам напросился. Впрочем, я, признаться, не думал, что увлечение твоей матери является для тебя тайной.
