– А почему бы тебе не поговорить с патриархом Никифором? – спросил Лев свою ученицу, когда она поделилась с ним своими мыслями. – Я знаю, что он получил прекрасное образование, долго служил в императорской канцелярии, а когда удалился на Босфор, то жил там, хоть и по-монашески, но не постригаясь, и занимался науками вместе с несколькими друзьями.
– Я думала об этом. Но ведь он меня совсем не знает… Ты думаешь, он поймет, чего именно мне хочется?
– А ты ему скажи, что, по слову божественного Григория, ты «была воспитана и получила образование, приличное своему происхождению и назначению», и назначение это полагаешь в том, чтобы «смирить кичливость эллинских философов», – Лев улыбнулся.
– Да, только где они теперь, эти философы? – рассмеялась Кассия. – Разве что Иоанна Грамматика к ним причислить? Кстати, это мысль! Скажу: хочу создать ученую обитель назло Ианнию!.. Впрочем, если серьезно, то, пожалуй, мне в любом случае надо ехать к патриарху. Если у кого и брать благословение на создание обители, то у него – чтобы меньше потом пересуживали…
– Да, именно. Что до любви к наукам, то, думаю, патриарх поймет тебя и не скажет, что это «гордыня».
– В конце концов, – пробормотала девушка, – святой Григорий Богослов не сомневался говорить во всеуслышание, что гордится своим даром слова, значит, мне есть, кому подражать… Хотя, пожалуй, кто-нибудь на это скажет: «Вот, вздумала сравнить себя с великим Григорием!»
– Так что ж, ведь противники нашего образа жизни тоже не прочь сравнить себя с какими-нибудь святыми пустынниками, не изучавшими философию! – усмехнулся Лев. – Во всяком деле, я думаю, нужно твердо знать, для чего ты его делаешь и что оно тебе дает, и тогда из чтения любых книг можно извлечь пользу. Если же не знать, зачем это тебе, так и Евангелие будешь без толку читать!
Когда учитель ушел, Кассия пошла в библиотечную комнату и, достав книгу со словами Григория Богослова, открыла «Слово в похвалу философу Ирону», прочла его от начала до конца, закрыла рукопись и какое-то время сидела в задумчивости, а потом обратила взор на икону Спасителя в углу и прошептала:
– Что ж, я, наверное, плохая невеста… Но Ты Сам такую выбрал!
…Женщина стояла вполоборота к нему, прислонясь спиной к колонне, и смотрела на открывавшийся перед ней великолепный вид на море. Несмотря на конец ноября, день выдался неожиданно теплым, солнечным и безветреным, и на женщине не было даже плаща. Мафорий она спустила с головы на плечи – видимо, думая, что здесь ее не настигнет посторонний взгляд. Нитка жемчуга блестела в иссиня-черных волосах, уложенных вокруг головы так, что несколько густых волнистых прядей спускались по спине почти до талии – поразительно тонкой, перетянутой широким золотым поясом. Огромные темные глаза, губы, похожие на розовый бутон, маленькая, будто выточенная из мрамора рука, белевшая на затканной красными цветами темной зелени туники, – всё это разом предстало взгляду Евдокима и ослепило его. Он глядел на нее так, как, должно быть, мог смотреть какой-нибудь язычник, если бы перед ним внезапно явилась Афродита. Он даже не задавался вопросом, кто эта женщина и насколько вообще прилично так поедать ее глазами, – он весь превратился в зрение.
Между тем женщина оторвала взгляд от морской глади, слегка нахмурилась, и по тени, омрачившей ее лоб, Евдоким понял с каким-то внутренним ясновидением, что она снедаема скорбью, настолько сильной, что он почти физически ощутил, как ей больно. Ему захотелось подойти к ней, сказать что-нибудь утешающее, ободряющее… Он бессознательно сделал шаг вперед – и вдруг под ногой хрустнула веточка. Женщина вздрогнула, повернулась в его сторону, и когда она, сделав несколько шагов, обошла подстриженные садовниками кусты самшита, Евдоким увидел на ее ногах красные башмачки. Императрица!
Пораженный юноша вышел из-за миртового куста, за которым укрывался, и распростерся перед августой. Когда он поднялся, не смея смотреть на нее, она подошла, уже закрыв голову мафорием.
– Здравствуй, господин! Кто ты и как попал сюда?
– Прости меня, государыня, – с трудом выговорил юноша. – Я тут с отцом, мы были на приеме у августейшего… А потом отец разговорился с господином эпархом, а мне разрешили немного погулять в саду… Но я, кажется… зашел, куда не должно…
– Ничего, это не страшно! Как тебя звать?
– Евдоким.
Он родился в Каппадокии и приехал в столицу с родителями в возрасте десяти лет. Его отец, патрикий Василий, служил в императорском казначействе, а Евдоким рос в основном на попечении матери. Евдокия была очень богобоязненна, сама научила сына читать по Псалтири и каждое утро ходила вместе с ним в церковь. После переезда в Константинополь его отдали в училище, и мальчик утром всегда отправлялся в храм на службу, а оттуда на занятия, если же день был праздничный, сразу возвращался домой. Хотя на уроках они разбирали разные эллинские произведения, дома Евдоким читал только Священное Писание и книги святых отцов. К пятнадцати годам он уже настолько преуспел в изучении разных предметов, что дядя посоветовал отдать его в школу права в Сфоракии. Юноша учился хорошо, учителя и сверстники любили его за тихий и спокойный, но в то же время твердый характер, честность и отвращение ко всякому злословию и осуждению. Он тоже ко всем относился тепло, но ни в каких увеселениях соучеников не участвовал, по-прежнему с утра ходил в храм, а после занятий сразу возвращался домой. Мать не могла нарадоваться на благочестие сына и была немного обеспокоена, когда ее муж решил записать его на придворную службу; но Василий решительно заявил, что «если уж его нравы до сих пор никто не испортил во всех этих школах, так уж, верно, и не испортит», – и повел Евдокима во дворец. Михаилу понравился юноша – высокий, стройный, кареглазый, с мужественным лицом, обрамленным темными кудрями, он словно сошел с изображения какого-нибудь античного героя, – и император тут же повелел зачислить Евдокима в отряд схолариев.
– Сколько тебе лет? – спросила императрица.
– Семнадцать, государыня, – ответил Евдоким и несмело поднял глаза на августу.
Вблизи она поразила его еще больше. Впервые в жизни он видел такую красивую женщину, к тому же совсем рядом. Она с любопытством рассматривала его… да, просто с мимолетным любопытством. А он ощущал, как от ее взгляда его бросает в жар, и вдруг его охватило страстное желание обнять ее, привлечь к себе – желание столь внезапное и сильное, что он испугался и отступил на шаг. Никогда в жизни не думавший так о женщинах, стыдившийся даже смотреть на них, Евдоким ужаснулся: о чем он смел подумать! Он возжелал женщину, и какую – супругу императора! Ведь это значит, по Евангелию, что он уже «прелюбодействовал с нею в сердце своем»!..
В глазах юноши как в зеркале отразилось всё, что он чувствовал, и Феодора словно увидела в нем себя четыре с половиной года назад, когда она точно так же смотрела на Феофила, стоявшего перед ней с золотым яблоком в руках… «Бедный мальчик!» – подумала она и сказала:
– Ну, ступай, Евдоким, а то отец потеряет тебя!
И, не дожидаясь от юноши поклона, августа быстро спустилась с террасы по боковой лестнице и скрылась между кустов мирта.
