– Тогда вам придется учиться грамматике, каллиграфии и еще всякой премудрости! – строго сказала Кассия. – Потому что главным нашим делом будут не какие-нибудь огородные работы или шитье, а переписка книг.
– Мы будем учиться! – воскликнула Маргарита. – Мы постараемся, госпожа!
– Да, – сказала Фотина. – Ну, а если… не очень будет получаться… то ведь кому-то всё равно надо будет сестрам обед варить, например, правда же?
Анна, двоюродная сестра Кассии, узнав о ее планах, неожиданно проявила большую заинтересованность и, благодаря связям в придворных кругах и дружбе мужа с семейством эпарха, оказала немалую помощь: быстро был найден хороший архитектор, нанята опытная артель строителей и организованы покупка и подвоз строительного материала – камня, кирпича, извести, глины, песка, мрамора; всё это в основном подвозилось морем, а черепицу закупили в местных мастерских. Кассия каждый день бывала на стройке и часто брала с собой Льва, который, с интересом изучив чертежи зданий и храма, дал архитектору кое-какие полезные советы.
Муж Анны, уже давно не злившийся на «синеглазую святошу», – под влиянием жены он немного остепенился: по крайней мере, пьяным на улице его уже никто не видел, да и в блудилища заходить он тоже перестал, – даже гордился тем, что Кассия строит собственный монастырь и при случае не забывал упоминать об этом в разговорах со знакомыми придворными, рассчитывая, что будет и сам выглядеть более достойно в лучах благочестия своей родственницы. И вот, как-то в августе, патриарх, разговаривая с Сергие-Вакховым игуменом, сказал:
– Кстати, интересная вещь! Я недавно узнал… Помнишь ту девицу, что надерзила государю Феофилу на смотринах? – Иоанн кивнул. – Так вот, она строит собственный монастырь! И похоже, она из иконопоклонников, потому что ни ко мне, ни к кому-либо из наших она за благословением на это дело не обращалась.
– Вот как! Улучила, наконец, «лучший жребий», – усмехнулся Грамматик и, в ответ на вопросительный взгляд Антония, продолжал: – Она ведь еще тогда собиралась в монахи. Затем, думаю, и надерзила, чтобы государь не выбрал ее.
– Неужели? Вот оно что!.. А я, признаться, до сих пор иногда удивляюсь, что это на нее тогда нашло… Но откуда тебе известно?
– Она сама сказала, когда я беседовал с ней. Но ей судьбу захотелось испытать! – игумен чуть нахмурился. – Знал бы я, чем это обернется, так, пожалуй, попросил бы августейшую удалить ее со смотрин.
– Да, неприятно, конечно, получилось… Но дело прошлое! Государь, мне кажется, вполне доволен своим браком.
Иоанн чуть приподнял бровь.
– Но всё же лучше не говорить ему про эту Кассию и ее монастырь, святейший, – сказал он. – Боюсь, это может вызвать у него неприятные воспоминания.
Игумен произнес это спокойным, почти небрежным тоном, но, простившись с патриархом, погрузился в раздумья. После женитьбы Феофил сразу дал понять, что больше никогда ничего не желает слышать о происшедшем на смотринах, и во дворце об этом опасались заговаривать даже шепотом. Постепенно история стала забываться, поскольку внешне брак молодого императора действительно казался счастливым, и только близко общавшиеся с царственными супругами могли бы заподозрить обратное. Однако, поскольку обе императорских четы исповедовались у патриарха, Грамматик не предполагал, что Антоний совершенно ни о чем не знает. Но он не знал, – Иоанн видел, что патриарх не притворялся. А это означало, что ни Феофил, ни Феодора даже духовнику не признавались в том, от чего больше всего страдали – а что оба они страдали, игумен, по определенным признакам и по некоторым фразам, иной раз проскальзывавшим у молодого императора, видел ясно. Каждый загонял болезнь вглубь и не хотел ни с кем о ней говорить, – значит, недуг был еще тяжелее, чем Грамматик опасался в то время, когда Фекла спрашивала у него, счастлив ли ее сын… Впрочем, Иоанн теперь знал, какой сильной может быть страсть, вызванная глубинным сродством душ, и Феофила он понимал… но что же Феодора? Страсть и страдания, мучившие ее, были, очевидно, иного рода. Пожалуй, она до сих пор держит всё внутри потому, что еще надеется… Как долго это может продлиться?.. «Посмотрим! – подумал Грамматик. – Помочь всё равно невозможно. Остается только наблюдать… А долго эта Кассия не постригалась! Не поколебалась ли в своем намерении, увидев Феофила? Может, потом еще не раз пожалела о том, что возразила ему! – игумен усмехнулся. – Впрочем, если она иконопоклонница, то, пожалуй, это хорошо, что они с государем не сошлись!»
«Слава Богу, что мы с ним не сошлись! Разве можно даже сравнить всё то, что было бы у меня там, с тем, что у меня есть сейчас!» – думала Кассия, в праздник Рождества Богородицы возвращаясь в Город из Свято-Феодоровской обители. Они сидели в повозке втроем, притихшие и похожие на только что умытых детей – новопостриженные монахини: Маргарита стала Лией, а Фотина – Христиной, только Кассии патриарх оставил прежнее имя. Повозку подбрасывало на ухабах, но они ничего не замечали: как будто еще не до конца веря в происшедшее, каждая прислушивалась к себе, к тихой радости, ровным пламенем горевшей в сердце, и каждая думала: «Как же теперь надо жить, чтобы это не погасло, а разгоралось всё больше! Господи, Ты Сам помоги мне, грешной!»
В обитель уже можно было поселяться: хотя храм был еще не завершен, но жилое здание и трапезная окончены, а в ближайшее время должны были быть достроены помещения для скриптория и библиотеки и каменная ограда. Главным из того, что еще предстояло, было внутреннее убранство храма: Кассия хотела непременно украсить его мозаиками и фресками, но пока не могла отыскать мастеров – годы гонений на иконы привели к тому, что найти живописцев, согласившихся бы взяться за отделку целого храма в столице, было нелегко. Однако проводить богослужения можно было пока и в домовой часовне, сделанной в жилом здании. Лето у Кассии прошло в усиленных занятиях с ее горничными, которые столь рьяно взялись за учебу, что хозяйка попросила Льва помогать ей в их обучении, на что он с удовольствием согласился. Фотине учеба давалась нелегко, зато Маргарита преуспевала на удивление, к тому же у нее оказался прекрасный почерк, и Кассия понимала, что со временем она будет незаменима в скриптории. Заботы по строительству монастыря и занятия с будущими сестрами поглощали всё свободное время девушки, и она почти позабыла о прежних страданиях и сомнениях: всё связанное с участием в смотринах и с Феофилом словно подернулось туманом и отошло вдаль. Постриг стал как бы печатью, наложенной на прошлое – оно было пережито, закрыто и, хоть и не забыто, перестало волновать ей душу и будоражить помыслы. Единственным, что немного печалило ее, было предстоявшее прощание с учителем: хотя они со Львом собирались переписываться, но живое общение должно было окончиться, и каждый ощущал, что ему будет не хватать другого.
– Ну, что ж, – сказала Кассия. – Одно теряешь, другое приобретаешь… Без этого нельзя.
– Ты-то многое приобретаешь, – ответил Лев, с легкой грустью глядя на свою ученицу. – А что приобретаю я? По-моему, ничего.
– Только пока, – улыбнулась девушка. – Но подожди немного, и ты тоже что-нибудеь непременно приобретешь! Не грусти! А пока вот тебе подарок на память.
