«И вот, – писал Феодор вскоре после погребения новопреставленного исповедника Петру, митрополиту Никейскому, – лежал этот блаженный муж – ибо хорошо описать и это, как некоторое дивное зрелище, – почтенный лицом, ангелоподобный видом, как будто душа, отошедшая к Господу, оставила какие-то лучезарные черты на священном теле, с которым и в котором она служила Святой Троице…»
Эта внезапная смерть повергла в печальные размышления многих, в том числе и студитов. Еще не прошла весна, а уже умерли трое исповедников, в минувшее же лето скончался митрополит Халкидонский Иоанн; поневоле многим приходила мысль: «Кто следующий?..» Николай каждую ночь у себя в келье с жаром молился о продлении лет жизни своему игумену, но сам Феодор не надеялся прожить долго. В том же самом письме Никейскому преосвященному, чье болезненное состояние ему было известно, он вопрошал: «Ты же что? Привязан к телу или считаешь, что нужнее уйти отсюда? Мы и раньше знали, что ты уже сильно утомлен. Но не лучше ли было, чтобы мы, удрученные старостью, совершенно бесполезные в жизни, только грехи на грехи нагромождающие, оставили эту несчастную плотскую темницу?..» Николай запечатывал это письмо со слезами. Игумен, взглянув на него, тут же продиктовал ему другое письмо – епископу Диррахийскому Антонию. Похвалив его за ревность в проповеди истины и сообщив о смерти игуменов Афанасия и Иоанна и митрополита Михаила, Феодор под конец говорил: «Еретики думают, что исповедническое общество Христово убывает, но они не знают, что оно еще более умножается, воодушевляясь ревностью прежних подвижников и становясь окрыленным воинством. Христос же еще спит, одним отверзая дверь покаяния по неизреченной благости, испытывая любовь других, чтобы увенчать их венцом терпения, а иных, как очищенное золото, непрестанно облекая прекрасною диадемой славы Своей».
Летом Феодор вместе с другими исповедниками побывал у Диррахийского епископа, по его приглашению, и когда они уже прощались, Антоний сказал игумену:
– Надеюсь, мы еще свидимся!
– В этой жизни уже вряд ли, владыка, – покачал головой Феодор.
– Печальные слова, отче! – проговорил епископ. – Хотя для тебя, наверное, радостные… Но всё же это было бы несправедливо! – вырвалось у Антония. – Ты столько боролся за торжество православия – и не увидишь его?!
– На небе всегда торжество православия, – улыбнулся игумен. – И если я попаду туда, то не о чем сожалеть, если же не попаду, то мне уж будет точно не до того… Молись за меня, владыка, чтобы мне неосужденно предстать пред Господом! А земное торжество… Что ж, говоря по-человечески, конечно, хотелось бы увидеть. Но ведь мы все – одно Тело Христово, и кто узрит чаемое, тот и порадуется – и за меня тоже!
Но митрополит Никейский Петр предварил игумена на пути в Горний Иерусалим – он умер 10 сентября, и на Принкипо весть об этом получили накануне праздника Воздвижения Креста Господня. На сам праздник Феодор, говоря обычное поучение, напомнил братиям, что нужно хранить себя чистыми от грехов, и завершил слово так:
– Это блаженная жизнь, которую мы, братия, улучили по милости Божией. В ней мы пребываем и постараемся еще более преуспевать в ней, пред всеми смиряясь с благоговением, упражняясь во всяком послушании, облекаясь во всякое смиренномудрие, приобретая себе всякую душевную чистоту, видя смерть, действующую пред лицом нашим. Ибо нас уже оставил и наш духовный отец Петр, святейший митрополит Никейский, чей исход счастлив, поскольку он преставился во время гонения. С ним и мы да удостоимся наследовать царство небесное во Христе Иисусе, Господе нашем, Коему слава и держава со Отцом и Святым Духом, ныне и присно и во веки веков!
В начале ноября Феодор слег с приступом своей давней желудочной болезни. Она в последние месяцы терзала его всё чаще и сильнее, так что он почти не мог принимать никакой пищи и телом совсем высох, братия без жалости не могли смотреть на него. Сначала игумена мучил озноб, так что он трясся, как от холода, потом охватила горячка, но на четвертый день Феодор вдруг почувствовал себя легче настолько, что даже смог присутствовать на службе, правда, стоять был не в силах и молился сидя. Наступало воскресенье, и за утреней было прочитано поучение Феодора, которое он заранее продиктовал Николаю.
«Братия и отцы! – говорилось в нем. – Я был болен, однако, вашими молитвами, снова выздоровел. Но надолго ли я выздоровел? Нет, настанет день смерти, когда выздоровление уже не обретет места; настанет, говорю, день смерти, и я должен буду разлучиться с вами», однако «будет некогда время, когда мы увидимся друг с другом – о, если бы только в неизреченной радости и в жизни нескончаемой!» Затем Феодор обратил взор в прошлое, к тем скорбям за веру, перенесенных студитами: для одних гонение «служило поводом к преуспеянию в добродетели, и таковые просияли, “как светила в мире”, возвещая слово жизни», получив великие духовные блага; «но для других то же гонение было причиной греха и преступления, то есть для тех, кто, провождая своевольную жизнь и забыв повиновение, сам себя обесславил», – игумен имел в виду тех из студитов, которые, живя в рассеянии, изменили правилам монашеской жизни, пристрастились к миру, накупили рабов или занялись торговлей… Феодор молил братий поступать так, чтобы через них «слово благочестия распространялось даже между самыми беззаконниками и руководило их к познанию истины».
Когда Навкратий прочитал это поучение, игумен вдруг ощутил прилив бодрости, так что даже окружающие заметили внезапное изменение его состояния: он словно бы ожил и настолько укрепился, что смог сам совершить литургию и преподать всем собравшимся Святые Тайны. После этого он пошел в трапезную, где приветствовал некоторых из прибывших гостей из числа исповедников и, побеседовав с ними, на прощание сказал:
– Может быть, это и дерзновенно, отцы мои, но ныне для меня пришло время сказать словами апостола: «знаю, что более не узрите лица моего во плоти все вы», с кем вместе подвизался я, смиренный, ради царствия Божия, и «посему свидетельствую вам в нынешний день, что чист я от крови всех, ибо я не упускал возвещать вам всю волю Божию». Молитесь же за меня, грешного, чтобы мне неосужденно предстать пред Судией!
Пришедшие с плачем обнимали игумена и просили его молиться за них, когда предстанет лицу Божию. Николай, не в силах видеть и слышать всё это, выскользнул из трапезной, пошел к себе в келью и сел, скрючившись, на рогожке в углу под иконами. Он не мог уже ни плакать, ни молиться. Он вспоминал, как молился за игумена, когда Феодор умирал после бичевания в Вонитской крепости, – и ощущал, что теперь, сколько бы ни молиться, вымолить не удастся. Но почему, почему?!.. Разве сейчас отец не так же нужен всем, как тогда? Разве не мог бы он прожить еще лет двадцать, например? Жили же подвижники да и сейчас, бывает, живут по восемьдесят, по девяносто лет!.. Конечно, эти бичевания, эти ссылки и болезни истощили Феодора… Но всё-таки – почему Господь не может дать ему сил, чтобы он прожил еще хотя бы немного?!.. «О, почему я не умер раньше?! – думал Николай. – Как я переживу его смерть? Как буду жить дальше?..»
Из трапезной игумен отправился к себе, снова лег и, подозвав Навкратия, который почти всегда находился при нем, тихо спросил:
