«Этот философ, видно, не из одних книг почерпнул свои познания о любви! Интересно, откуда же еще? – думала Феодора, стоя сентябрьским вечером на балконе дворца Вуколеон возле одной из мраморных колонн и наблюдая, как бледно-желтое солнце посылало на землю прощальные лучи, готовясь погрузиться в розовато-серые воды Пропонтиды. – Душевная близость и умственное сродство…» Внезапно августа вздрогнула: она вспомнила, как много времени когда-то проводили вместе ее свекровь и игумен… Но уже в следующий миг эта догадка показалась ей совершенно невозможной и была отброшена, тем более что Феофил, очевидно, должен был знать об истории Граматика, потому и послал Феодору «поучиться» у него, – а разве мог бы он это сделать да и вообще продолжать общаться с Иоанном, как ни в чем не бывало, если б тут была замешана его мать!.. «Но не затем ли он меня к нему послал, чтобы Иоанн еще раз объяснил мне, только более философски, что ли, то же самое – что ничего не было и не будет?..»
Холодный ветер налетал порывами, покрикивали чайки, императрица куталась в пурпурный плащ и думала, что вот-вот останется единственной богоизбранной августой, владычицей Империи ромеев, прекраснейшей из женщин, матерью порфирородного наследника, супругой блистательного василевса… Ей было двадцать пять лет, ее окружала неслыханная роскошь, десятки слуг в любой момент были готовы бежать со всех ног, чтобы исполнить ее самое ничтожное пожелание, – а императрице казалось, что во всем свете нет женщины более несчастной, чем она. Если можно было сравнить человеческую жизнь с игрой в кости, то Феодора сделала ставку на единственное желание – быть любимой тем, кого она полюбит, – и проиграла. Кости судьбы упали так, что именно этого – и только этого – не было в ее жизни, и это обесценивало всё остальное. Можно было теперь сколько угодно рассуждать о том, что это случилось с ней из-за «неправильного» понимания любви, из-за тщеславия и малого интереса к ученым занятиям, но все эти объяснения не утешали и не избавляли от страданий.
«“Собственное рассуждение”! – думала Феодора, глядя на лиловевшее море. – Как всё хорошо и как будто бы понятно, когда читаешь в книгах или слушаешь умных людей, и как всё становится непонятно, как только пробуешь приложить прочитанное и услышанное к собственной жизни! Что мне делать? Смириться с тем, что есть, ничего не требовать и не ждать более того, что есть? Феофил прав: у меня есть всё, чего только можно пожелать… “Чего тебе еще нужно?” Действительно: любовь – такая мелочь! Да еще “расстройство ума”, мешает спасению души… Пожалуй, я должна радоваться, что Господь так вразумляет меня… так помогает спасаться!..»
Она закрыла глаза и прислонилась плечом к колонне. Солнце, уже готовое окончательно скрыться в фиолетовом облаке на горизонте, вызолотило влажные полоски на щеках императрицы. Становилось холодно. «Простудиться и умереть! – мелькнула у нее мысль. – И тогда конец всем мучениям, недоумениям… Дети!.. Ничего, Феофил нашел бы им мачеху… Ее? – Феодора открыла глаза. – А ведь и правда: неизвестно, что стало с той девицей… Может, она не замужем… Хотя нет, это вряд ли, с ее-то внешностью! Ну, могла уже и овдоветь… А если и нет, императору всё позволено, может расторгнуть чужой брак, жениться… Вон, свекор вообще на монахине женился, и ничего! Что Феофилу теперь помешает? Тогда ему гордость не позволила выбрать ту, потому что она посмела возразить ему на виду у всех, а теперь ничто не будет препятствовать… Ну, нет! Этого не будет! Никогда!» Губы Феодоры сжались в тонкую линию. Если золотое яблоко и не принесло ей того, о чем она грезила в юности, то другой оно всё равно не достанется!
Императрица решительно развязала пурпурный мешочек, висевший у нее на поясе, вынула оттуда злополучный знак избрания, несколько мгновений разглядывала его, а потом подняла руку и размахнулась, что было сил. Через несколько мгновений «яблоко Афродиты», описав дугу и сверкнув в последних лучах заходящего солнца, опустилось на морское дно, и воды Пропонтиды сомкнулись над ним навсегда.
…Михаил лежал, откинувшись на гору подушек, прикрытый до пояса шерстяным одеялом. Феофил, войдя, поздоровался с отцом и сидевшей у его изголовья мачехой, приказал кувикулариям и врачу выйти, и подошел к императорскому ложу. Евфросина поднялась и бесшумно покинула комнату, Феофил сел на ее место. Император окинул сына внимательным взглядом и хрипло проговорил:
– Ну что, Феофил, пришел прощаться? Да, пора! Наши эскулапы, как и положено, выражаются туманно, – он усмехнулся, – да я-то знаю, что долго не протяну… Сегодня с утра так прихватило, думал, уж и патриарха с причастием не дождусь… Но Бог милостив, дождался и его, и тебя вот… Ну, напутствий я тебе долгих говорить не стану… Ты и сам всё лучше меня знаешь, а чего не знаешь, – он снова усмехнулся, – в книгах прочтешь, или жизнь научит. Надеюсь, ты будешь править лучше меня и, как говорится, сохранишь и преумножишь оставленное… А что плохо сделано, исправишь…
Феофил знал, что имеет в виду отец. Крит по-прежнему оставался в руках агарян, несмотря на то, что посланному туда с большим флотом Оорифе удалось освободить многие мелкие острова. Сицилийские дела тоже всё еще были не улажены: хотя присланный на Сицилию дисипат Феодот повел военные действия довольно успешно, а арабы, из-за разразившихся в их войске голода и эпидемии, значительно ослабели и удерживали только города Минео и Мазару, но… Бог знает, удастся ли до конца справится с этими варварами!..
Михаил помолчал, собираясь с силами.
– Прости меня, если можешь, – проговорил он.
Феофил вздрогнул и на несколько мгновений закрыл глаза, перед ним чередой понеслись картины прошлого. Император Лев и его сыновья… Прогулки верхом, игры, разговоры… Утро Рождества, игумен, обнимающий его, рыдающего, за плечи… Мать у его постели с темными кругами под глазами… Выбор невесты… Кассия!.. Свадьба с Феодорой, коронация… «Ты счастлив?» – вопрос, на который он не мог ответить прямо… Смерть матери… Разговор с отцом о матери и Иоанне… Евфросина… Недавний разговор с женой… И вот, скоро он станет единоличным правителем Империи… Ценой крови крестного, изуродованных друзей… и с нелюбимой женщиной рядом! Да, не во всем этом, конечно, вина отца… Отец даже поддержал его тогда, после выбора невесты… Да и много ли отец видел сыновней любви, еще прежде того, как получил царство?.. Теперь Феофил понимал, что отец вовсе не был так груб и бесчувствен, как они с матерью привыкли думать. Да, он был необразован, не умел тонко выражаться, часто бравировал своей «неотесанностью»… Но сейчас, вспоминая разные мелкие случаи, мимолетные фразы из своего детства и юности, вспыхивавшие перед его мысленным взором друг за другом, будто молнии, Феофил осознавал, что отец любил и его, и по-своему даже мать… что бы там ни было… А мать? Мать не только его не любила, но и… И ведь отец простил ее! «Мы, быть может, могли бы понять друг друга! – подумал Феофил. – Но теперь уже поздно…»
Он открыл глаза и встретил взгляд императора – страдальческий и почти угасший… Феофил провел рукой по лицу и сказал очень тихо:
– Бог да простит тебя, отец, а я тебя прощаю.
Он опустил голову, а потом опять посмотрел в глаза отцу и сказал дрогнувшим голосом:
