– Со скачками пусть всё идет, как обычно, – сказал император. – Впрочем, зайди ко мне завтра после вечерни, я дам тебе еще кое-какие указания… А вот утром я хотел бы видеть сразу весь Синклит и нижних чинов… до мандаторов включительно, а также весь придворный клир. Так что после доклада логофета сразу начнется общий прием.
Когда препозит ушел, император усмехнулся. Хотя он только что пенял сам себе за жестокосердие, однако то, что он собирался предпринять завтра, вряд ли станет свидетельством его мягкости и кротости… «Но я должен это сделать! – подумал он. – Я слишком долго ждал… И я обещал, что сделаю это!»
На другое утро в тронном зале Магнавры после доклада логофета дрома начался общий прием чинов: синклитики и низшие чиновники входили согласно рангам, поклонялись императору и становились там, где им указывал магистр оффиций. Патриарх восседал на своем обычном месте, дворцовый клир стоял тут же, в том числе и Грамматик. Наконец, когда все, кого пожелал видеть император, были в сборе, Феофил, оглядев присутствующих, сказал:
– Я собрал сегодня всех вас, о, мой народ и клир, желая довершить, во славу Божию, то, чего не успел сделать мой августейший отец. Он всячески стремился различными чинами, дарами и иными благодеяниями почтить тех, кто помог ему взойти на царство. Однако он покинул этот бренный мир раньше, чем предполагал и желал, и потому, чтобы не показаться неблагодарным, не только оставил меня наследником ромейского престола, но и поручил мне исполнить его добрую волю и воздать по заслугам всем тем, кого он, по тем или иным причинам, не успел в достаточной мере отблагодарить при своей жизни. Итак, пусть же те, кто некогда помог ему получить престол, выйдут и покажутся перед всеми, чтобы я мог знать, кому следует воздать за попечение о нашей державе.
Он говорил очень спокойно и мягко, и понять, к чему на самом деле клонится его речь, было не так-то просто. Покойный император действительно поскупился на награды тем, кто посодействовал его воцарению – но отнюдь не потому, что «не успел», а потому, что попросту и не собирался. На другой день после коронации он даже повелел арестовать и казнить трех непосредственных убийц императора Льва, нанесших ему смертельные раны, хотя, по понятным причинам, никакого дальнейшего расследования дела устраивать не стал. Богато одарив всех синклитиков, он возвел своего секретаря Феоктиста в чин патрикия, кое-кому из друзей пожаловал разные звания, но никакого заметного награждения участников дворцового переворота не произошло. Кое-кто из придворных был этим недоволен, однако роптать вслух никто не решился ни тогда, ни после. Такая видимая «неблагодарность» Михаила, однако, вполне могла объясняться желанием отстранить от себя подозрения в том, что он был непосредственным вдохновителем переворота, и, с этой точки зрения, его завещание сыну «восстановить справедливость» выглядело довольно правдоподобно. Но, с другой стороны, многие еще помнили, как относился Феофил к императору Льву, и желание вознаградить, по сути, его убийц, могло показаться подозрительным. Однако, в связи с только что происшедшим удалением из дворца второй жены покойного императора, в голову приходила и иная мысль – о желании Феофила исправить то, что в действиях отца ему казалось неподобающим. Как знать, не счел ли он таковой и неблагодарность Михаила содействовавшим его воцарению, ведь и сам Феофил оказался на престоле благодаря им…
Но на раздумья времени не было: император ждал, надо было решаться, и невозможно было ни посоветоваться, ни обсудить друг с другом, что делать. И вот, один за другим, из рядов синклитиков и прочих чинов стали выходить люди: среди них были патрикии Прот и Анфим, несколько царских телохранителей и кувикулариев, начальник хора и кое-кто из певчих, бывших за богослужением в то роковое рождественское утро… Император внимательно наблюдал за ними, но лицо его по-прежнему было непроницаемо. Феоктист между тем быстро переглянулся с великим папией, и тот чуть заметно качнул головой, но хранитель чернильницы и сам чувствовал подвох: он-то хорошо помнил тот разговор с Михаилом вечером за игрой в кости накануне переворота и понимал, что Феофил, проведший детство и раннюю юность рядом со Львом, вряд ли мог стремиться облагодетельствовать убийц своего крестного, даже если отец действительно завещал ему это сделать…
А жаждущие быть облагодетельствованными продолжали выходить на середину залы – теперь уже не только принявшие непосредственное участие в рождественском перевороте, но и выразившие после него бурный восторг и сочувствие Михаилу, а таких было немало, в том числе среди тех, кто накануне смены власти ничего не подозревал. Протоспафарий Антоний, при Льве Армянине бывший друнгарием виглы, а при Михаиле ставший стратигом Фракии после смерти Феодота, тоже был из их числа и, глядя как другие выходят в надежде получить дары и, быть может, чины, внутренне колебался: конечно, было соблазнительно получить что-нибудь от императора, даже если это будет всего лишь слово благодарности, однако свойственная стратигу осторожность не давала сделать решительный шаг. От добра добра не ищут! Его положение при дворе и без того было достаточно высоким и прочным, жаловаться было не на что, и некий внутренний голос нашептывал ему, что надо бы поостеречься от излишней алчности… В таких мыслях Антоний поднял глаза и вдруг увидел, как его сын с подобострастной улыбкой выходит на середину залы и кланяется императору. После протоспафарий не мог понять, почему именно в этот миг он осознал, что происходит нечто ужасное. «Куда ты, стой!» – хотел он крикнуть Михаилу, но лишь прижал руку к груди…
Наконец, все, кто хотел выйти, стояли на середине залы; больше никто не двигался с места. Император оглядел вышедших и произнес:
– Что ж, я очень рад вас видеть перед собой, господа! Сейчас всех вас внесут в список… – он повернулся к протоасикриту. – Господин Лизикс, запиши имена всех этих людей и представь список мне на вечернем приеме, – он вновь обратился к чаявшим наград. – Будьте уверены, почтеннейшие, что вам будет воздана почесть, подобающая людям, столь доблестно пекущимся о благе нашей державы, как вы!
По окончании приема император, прощаясь с патриархом, поймал на себе пристальный взгляд Сергие-Вакхова игумена, чуть усмехнулся и сказал:
– Отче, зайди сегодня в «школьную» на четверть часа пораньше.
Они с Грамматиком встречались там уже не для занятий, а раз или два в неделю, когда император желал побеседовать о прочитанном или что-нибудь обсудить. Однако уроки в «школьной» шли своим чередом ежедневно, кроме воскресных дней и великих праздников: Иоанн занимался с дочерью и сестрой Феофила, а с весны начал учить грамоте и маленького Константина.
– Как тебе понравился сегодняшний прием? – спросил император у игумена, когда они встретились в «школьной» перед началом занятий Грамматика с Еленой и Марией.
– Зрелище было весьма поучительным, – ответил Иоанн. – Но ведь это только первая часть, государь?
– Совершенно верно. Вторая будет разыграна завтра, – Феофил усмехнулся. – В этом есть некая ирония судьбы: я, можно сказать, начинаю свое самостоятельное правление с «представления» в духе моего отца, а ведь меня частенько раздражала эта его манера…
