Между тем письма от Кассии в последнее время стали реже и короче, и Лев, не зная, чем это объяснить, наконец, прямо спросил ее в очередной краткой записке, не рассердилась ли она на него за поступление на службу к императору. «Что ты, Лев, – написала в ответ игуменья, – я и не думала сердиться. Напротив, я очень рада за тебя! Вот и ты приобрел многое взамен утраченного. Прости, если я ненароком огорчила тебя. Я сейчас всем пишу мало и кратко, не только тебе. Я не хотела говорить об этом, но раз уж ты спросил, то скажу, тем более, что ты – единственный из моих друзей, кому я могу это сказать так, что ты поймешь с полуслова. Оказалось, что Илион еще не разрушен, и теперь я совсем не знаю, когда окончится Троянская война. Прошу тебя, молись за меня, грешную».
…Из сестер Кассииной обители разве что Лия с Христиной, давно и близко знавшие игуменью, могли заметить, что с ней творится неладное, но, поскольку она явно не была расположена говорить об этом, молчали и даже между собой ничего не обсуждали. Правда, более склонная к праздной болтовне Лия однажды попыталась заговорить о том, что «матушка наша какая-то скучная стала в последнее время», но Христина строго повела на нее глазами и ничего не ответила. Как она и сказала, еще будучи Фотиной, что если у нее и не заладится дело с учебой, то «кому-то всё равно надо будет сестрам обед варить», так и вышло: мать Христина, хотя и научилась довольно бегло читать и неплохо писать, но дальше этого не пошла, в отличие от Лии, и проводила бо́льшую часть времени при трапезной. Она очень любила свое послушание, и сестры иногда шутили, что «с такой поварихой выходит не воздержание, а сплошное ублажение чрева», – Христина готовила вкусно и даже из самых простых вещей то и дело умудрялась приготовить что-нибудь необычное. При этом, однако, она не забывала о молитве, в свободное время не пропускала ни одного богослужения, внимательно слушала святоотеческие чтения и поучения игуменьи, а за работой старалась постоянно читать про себя Иисусову молитву или вполголоса псалмы. Она и в миру не была слишком разговорчива, а после пострига, углубившись в себя, сделалась совсем немногословной, и игуменья часто ставила ее в пример слишком болтливым сестрам.
В обители было уже семь монахинь и четверо послушниц, в числе последних и Анна, двоюродная сестра Кассии: после того как ее незадачливый муж подставил сам себя под карающий меч императорского правосудия, вдова раздумывала недолго и вскоре после похорон Михаила поступила в монастырь. Она не слишком страдала от потери мужа; их дочь умерла, не дожив до трех лет, а сын вскоре после родов, которые были трудными, так что едва не убили саму Анну; врач сказал, что больше детей у нее не будет. Правда, Георгий поначалу сильно противился намерению дочери, но ей на помощь пришел тесть, убедивший протоспафария не мешать Анне: стратиг Фракии был так потрясен судьбой сына, что на другой же день после злополучного представления на Ипподроме подал в отставку, а через месяц заявил близким, что уходит в монахи – и действительно, уладив все домашние дела, немного спустя после поступления Анны в Кассиину обитель, удалился на Олимп, откуда прислал письмо, что поступил в Агаврский монастырь, и с тех пор от бывшего стратига никто не получал никаких вестей.
Кассия редко покидала монастырские стены: и на рынок, и в Книжный портик отдавать рукописи на продажу и получать деньги ходили учиненные на эти послушания сестры. Игуменья только иногда заходила в портик взглянуть на книги и сама покупала благовонный ладан для храма, но последнее случалось всего несколько раз в год. Лия, заведовавшая делами, связанными с продажей работ сестер по переписке, всегда ухитрялась по дороге в Книжный узнать самые последние новости и докладывала их игуменье. Каждое воскресенье в обитель приходил из студийский иеромонах Феоктист, чтобы отслужить литургию. Вообще же жизнь столичных иконопочитателей сосредоточилась вокруг владыки Евфимия, по прежнему жившего в Городе. Архиепископ Сардский за годы, проведенные в столице, стяжал такой авторитет у горожан, что к нему постоянно приходили люди – кто за благословением, кто за советом; его посещала даже патрикия Флорина, мать августы. Во дворце на это, очевидно, смотрели сквозь пальцы, что, как будто бы, свидетельствовало о терпимости к «раскольникам»; с другой стороны, казнь причастных к убийству Льва Армянина породила толки и опасения, что молодой император скоро доберется до православных, но пока отношение к ним со стороны властей оставалось прежним. Лев в одном из писем к Кассии заметил, что ни император, ни хранитель чернильницы, ни даже Сергие-Вакхов игумен ни разу не поинтересовались, как он относится к иконам. Он считал, что наказание Феофилом «поднявших руку на помазанника Божия» было связано не с иконопочитанием, а с любовью императора к правосудию.
Действительно, Феофил установил определенные дни, когда лично разбирал на крытом ипподроме наиболее важные судебные дела, а каждую пятницу верхом на коне, в сопровождении свиты, отправлялся через весь Город по Средней улице во Влахернский храм Богоматери, причем ехал очень медленно и в это время никому не возбраняли приближаться к нему: каждый мог обратиться к василевсу со своей скорбью, и для людей, потерпевших какие-либо обиды и неприятности и не могших добиться правосудия из-за корыстности или человекоугодничества судей, это была часто единственная надежда на справедливое решение их дел. Кроме того, император, выезжая в Город, имел обыкновение пешком ходить по рынкам, осматривать товары и интересоваться ценами, а также тем, не обвешивает и не обсчитывает ли кто из продавцов своих покупателей – обиженные могли свободно пожаловаться василевсу: хотя его сопровождала свита из придворных и охрана, он не возбранял нуждающимся обращаться к нему. Уже к весне всё это, вместе с постоянно раздаваемой им милостыней бедным и нищим, стяжало к нему почти общенародную любовь, а чиновники, особенно в судах, и торговцы стали вести себя не столь нагло, как прежде, но с оглядкой, как бы на них не пожаловались императору. Кое-кто из иконопочитателей был недоволен такой всеобщей любовью к иконоборцу; поговаривали, что Феофил это делает нарочно, чтобы завоевать народные симпатии, а потом ему будет удобнее снова начать гонения на веру…
– Как ты думаешь, такое действительно может быть? – спросила как-то раз Анна у Кассии.
– Откуда же мне знать? – игуменья пожала плечами. – Скорее, это у тебя надо спросить: ты и твои родные бывали при дворе, вы гораздо лучше меня должны знать тамошнюю жизнь и характеры.
– Смотря чьи, – ответила Анна. – Ведь государь Феофил не такой, как все… И потом, он довольно замкнут и очень хорошо владеет собой. Не знаю, близок ли он по-настоящему с кем-нибудь, кроме Иоанна Грамматика…
«А с женой?» – чуть не спросила игуменья, но вовремя одернула себя. Разговор смутил ее, но меньше всего ей хотелось, чтобы Анна догадалась об этом. С того момента, когда Кассия взяла в руки недавно вычеканенную золотую монету, покой и ясность, которыми она наслаждалась три года после пострига, оставили ее и больше не возвращались. Император занимал ее мысли едва ли не больше, чем в первые месяцы после участия в смотринах, хотя в то время ей казалось, что еще сильнее быть одержимой этой горячкой невозможно. Но оказалось – возможно. Она старалась внушить себе, что сейчас эта страсть выглядит еще бессмысленней, чем раньше: ведь теперь она еще меньше знала того, мысли о ком мучили ее, вынуждали молиться иногда ночи напролет, поститься строже обычного и класть поклоны. Прошло столько лет, он повзрослел и изменился, даже внешне, а тем более, конечно, внутренне… Кого же она любила сейчас? Всё того же юношу? Нет, но того, кто взглянул на нее с монеты – и кого она совершенно не знает. Но тут услужливо наплывали мысли: так ли совершенно? Ведь ей известно, что он еще более образован и начитан, чем был тогда, в их первую и вторую встречи, – Лев в одном из писем с восхищением рассказывал об уме и познаниях василевса в самых разных областях… Справедлив, милостив к бедным и обиженным, нелицеприятен… Усерден к божественным службам… Заботится о народе, вот и школу бесплатную устроил для юношей… По прежнему красив… Словом, если б не ересь, он мог бы показаться самим совершенством!..
