Один раз Кассия, по примеру читанных ею в житиях историй, даже прижгла себе руку на свечке, чтобы хотя бы физическая боль заглушила досаждавшие ей мысли, но тут же осознала, что это не выход. «Именем Иисусовым бей супостаты»? Да, разумеется, она молилась, каялась, просила помощи в борьбе со страстью, – но всё это помогало лишь временно: страсть отступала, самое большее, на несколько дней, чтобы потом опять вернуться, часто с удвоенной силой и иной раз в самый неподходящий момент – на игуменью вдруг наплывала волна, и ей почти физически начинало не хватать воздуха. Один раз это случилось, когда она говорила поучение сестрам после утрени, и она с трудом закончила свое слово, а сестры встревожились: уж не заболела ли матушка? Что она могла им сказать? Да, она была больна, но не тем недугом, который можно вылечить сиропами или примочками… Но это нелепо! Просто нелепее не придумать!.. Если это еще могло иметь какой-то смысл тогда, когда он только собирался жениться, то теперь он женат, у него красавица-супруга и двое любимых детей… Да он уже наверняка и думать забыл про Кассию!
За что?!..
За гордость? Или – «ангел сатаны, да мне пакости делает, да не превозношусь»? Ведь она стала игуменьей почти сразу после принятия пострига, в то время как другие по много лет проходят искус на самых тяжелых и низких послушаниях… Ей казалось, что игуменство не надмевает ее – но, быть может, только казалось, и Господь, предупреждая возможное падение, напомнил ей о том, что она – плоть и кровь, и возноситься ей нечем, даже если б она и вздумала превознестись?.. Что ж, возможно, но… Но это невыносимо!
В таких мыслях она шла в один из первых дней апреля по Средней, в сопровождении Анны направляясь на рынок благовоний: в храме кончался ладан, покупку которого игуменья никому из сестер не доверяла. Когда они проходили по форуму Константина мимо здания Синклита, Анна вдруг остановилась и сказала:
– О! Взгляни-ка, мать, какая красота!
Кассия, старавшаяся смотреть больше себе под ноги, подняла голову и застыла. Перед Синклитом появилась новая статуя – беломраморная, сделанная удивительно искусно и виртуозно раскрашенная, она, казалось, вот-вот оживет. Феофил был изваян верхом на белом коне, в золотистом скарамангии и пурпурной хламиде; конь нетерпеливо приподнял переднюю ногу, готовый устремиться вперед; всадник одной рукой натягивал поводья, а в другой держал скипетр; вид у него был мужественный и решительный.
– Красиво, правда? – спросила Анна, подходя поближе; игуменья машинально последовала за ней. – Очень похож! Наверное, это ваял…
– Анна, ты ли это? Матушка ты моя дорогая! – какая-то женщина внезапно схватила ее за руку.
Это была знакомая Анны, ипатисса, с которой они много общались, когда покойный Михаил служил при дворе. Взглядом испросив у игуменьи разрешение поговорить, Анна отошла с бывшей подругой чуть в сторону, ко входу в портик, а Кассия так и осталась перед статуей императора, точно ее ноги приклеились к мраморной плите. Она и не замечала, что стоявшие у входа в Синклит стражники весьма бесцеремонно разглядывали ее, а высокий монах, как раз в это время вышедший из здания, проследив направление их взглядов, чуть приподнял одну бровь и, несколько мгновений понаблюдав за игуменьей, еле заметно улыбнулся и направился в ее сторону.
– Жалеешь о сделанном выборе, госпожа Кассия? – раздался сбоку голос, показавшийся ей знакомым.
Вздрогнув, она повернулась и замерла: рядом стоял Сергие-Вакхов игумен. Он был всё такой же, только поседел, стал как будто сухощавее и от этого казался еще выше; ей пришлось чуть запрокинуть голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Стальные глаза смотрели остро и пристально. Кассия внутренне поежилась и постаралась ответить как можно спокойнее, хотя выступивший на щеках румянец выдавал ее:
– Нет, господин Иоанн, не жалею.
«Что за странное начало разговора! – мелькнула у нее мысль. – Можно подумать, мы – хорошие знакомые и только вчера расстались!»
– Будто? – спросил игумен, глядя на нее чуть насмешливо.
Кассия хотела ответить что-нибудь резкое или даже вовсе не отвечать, но повернуться и уйти… Она посмотрела в ту сторону, куда отошли Анна с подругой и увидела, что там их уже нет. «Куда она делась?!..» А Грамматик сказал:
– Скрыть можно только от того, кто не умеет видеть.
Игуменья снова вздрогнула, опустила взгляд и вдруг поняла, что он прав, что притворяться перед ним бессмысленно, что он, возможно, всё предвидел еще тогда… Но зачем он заговорил с ней теперь?.. И почему она не ощущает к этому нечестиеначальнику и ересиарху никакой враждебности?!..
– Ведь есть разница – жалеть поистине или жалеть, так сказать, в виде искушения, господин Иоанн, – сказала она тихо.
– Не такая уж большая, госпожа Кассия. Когда-нибудь ты это поймешь.
Кассия вскинула на него глаза:
– Господин Иоанн, ты опять… – тут она осеклась, а он улыбнулся.
– Предсказываю тебе нечто? Но ведь мое первое предсказание сбылось, не так ли?
– И что? – она вздернула подбородок. – Это ведь не значит, что я сделала неверный выбор!
– О, нет! Но ты еще не познала себя. Потому что ты еще не испытала такого искушения, которое представляется истиной.
«Что тебе от меня нужно?!» – хотелось ей спросить, но вместо этого она молча окинула его взглядом и насмешливо спросила:
– Что же, если твое второе предсказание сбудется, прикажешь тебе об этом доложить?
– Не сто́ит. Я и так об этом узнаю.
Во взгляде Кассии отразилось удивление.
– Я понимаю, что выражаюсь несколько загадочно, – по губам Грамматика вновь пробежала улыбка.
– Не то слово!.. – почувствовав, что начинает раздражаться, Кассия немного помолчала и внезапно подумала, что, если уж они так странно встретились и вместо того, чтобы отвернуться друг от друга, как от еретиков, любезно беседуют, то почему бы и не спросить его кое о чем. – А вот… скажи, господин Иоанн… Один мой друг как-то выразился, что, поскольку человек – мыслящее создание, то самая большая симпатия или притяжение возникают между умными людьми, так сказать, поверх барьеров… через все «нельзя»… Как ты думаешь, это верно?
– Я в этом уверен. Но что я, если об этом говорит великий Григорий: «между соединенными чем бы то ни было любовь, не знаю почему, поселяется так же, как между связанными кровным родством», а существам словесным как раз свойственно «привлечение сродством по дару слова», – Иоанн пристально посмотрел на девушку. – Мы с тобой отчасти похожи, госпожа Кассия. Ты ведь тоже не любишь покоряться, – он усмехнулся. – Игуменья, не послушница! Это неплохо, но за это приходится платить. Но, пожалуй, нам лучше разойтись, как бы ни приятна была наша беседа. Сюда направляется августейшая, и она вряд ли будет рада увидеть нас перед этой прекрасной статуей, да еще вместе… А что до барьеров, то это вещь очень хлипкая. Прощай, госпожа Кассия!
Он чуть поклонился, пошел к портику и вскоре исчез в толпе. Кассия оглянулась и увидела, что на площадь действительно въехала верхом на лошади императрица, в сопровождении свиты. «Не довольно ли на сегодня… удивительных встреч?» – подумала игуменья. Феодору она не видела со дня выбора невесты Феофилу, и сейчас ей совершенно не хотелось с ней сталкиваться. «Впрочем, вряд ли она меня узнает… Хотя Иоанн ведь узнал… Но почему он сказал, что августа будет не рада? Вот еще притча!.. Да где же Анна?!..» Тут сестра как раз вынырнула из толпы с виноватым видом.
