Триумфальный въезд императора в Константинополь отличался исключительным великолепием. Город, по выражению эпарха, был украшен, «как покой для новобрачных»: улицы от Золотых ворот до Медных дверей Священного дворца пестрели великолепными шелками, серебряными светильниками, розами всех оттенков. Феодора была в восторге, Феофил и сам под конец был несколько опьянен церемониями и славословиями. На другой день после триумфального въезда в Город во время торжественных приемов утром и вечером многие придворные получили повышения в чине, днем проводились бега на Ипподроме, в перерывах между заездами перед народом проводили пленных агарян и показывали захваченное оружие и другую добычу, а городским властям и гражданам раздали множество подарков.
– «Прекрасно было, по-моему, торжественное шествие местных жителей», – сказал императору синкелл через несколько дней, когда торжества по случаю победы над арабами закончились, и константинопольцы вернулись к обычной жизни, – Думаю, августейший, что Царственный Город давно не видел таких пышных торжеств и таких затрат на них!
– Что ж, – улыбнулся Феофил, – «удовольствие делает деятельность совершенной», так почему бы не доставить его себе и подданным? К тому же мы недолговечны. Разумеется, надо заботиться о том, чтобы стяжать добродетели… А если не получится, тогда, думаю, хотя бы славу, – он усмехнулся и, чуть помолчав, добавил: – Бог судил мне царствовать, а императору, как мне кажется, более других подобает быть великолепным, «великолепный же подобен знатоку: он способен разуметь, что подобает, и большие средства потратить пристойно».
– Да, конечно, я помню: «траты великолепного велики и подобающи, таковы и дела его».
– И «следовательно, дело должно стоить траты, а трата – дела или даже быть чрезмерной»… Если уж я не могу во всем следовать философам, то в том, в чем могу, надо стараться делать всё, как подобает, не так ли?
…Маленького Константина всегда влекла к себе вода. Едва научившись ходить, императорский сын во время прогулок тащил мать и нянек к пруду или на террасу Вуколеона, откуда мог подолгу смотреть на морскую синь и следить за медленно бороздящими ее судами. Он приходил в восторг, наблюдая за поднявшимися волнами и слушая тревожные крики чаек, его любимыми игрушками были парусные лодочки, маленькие дромоны и деревянные раскрашенные моряки. Он воображал себя то Ясоном или Одиссеем, заставляя сестру играть Медею или Пенелопу, то друнгарием ромейского флота, командуя игрушечными армадами военных кораблей и топя вражеские суда. Начав учиться, он немедленно забросал Иоанна вопросами о мореплавании, так что Грамматику даже пришлось заглянуть кое в какие книжки, которые он читал в юности, но успел подзабыть. Однажды Константин едва не свалился в воду, наблюдая за рыбками, плававшими в одной из открытых цистерн, вырытых в дворцовых садах, после чего Феофил строго наказал не оставлять его без присмотра на прогулках и на всякий случай научил сына плавать. Но время шло, и надзор всё больше тяготил мальчика: ведь он «уже совсем большой, семь лет, уже и исповедаться теперь надо, как взрослому!» – а без воспитателей или матери по-прежнему никуда не отпускают, «так нечестно!» Да и что такого страшного может случиться с ним в саду или парке, если тут везде охрана?..
Тот день был жарким. Императрице нездоровилось, и она лежала у себя в спальне. Дети с утра немного поиграли в саду, потом Константин занимался с синкеллом, а когда вернулся и вместо него в «школьную» отправились Мария с Еленой, мальчик решительно заявил, что хочет гулять. Евнух, сопровождавший Константина на прогулке, тяжело дыша, то и дело вытирал платком лоб. Мальчик завел его в тот угол сада, откуда было недалеко до его любимой большой цистерны с золотыми рыбками и принялся сосредоточенно изучать окружающие цветы и травы, внимательно рассматривая чуть ли не каждый листок и лепесток. Евнух опустился тут же на скамейку и вскоре начал подремывать, изредка, впрочем, вскидывая голову и ища глазами маленького императора. Но Константин, казалось, так увлекся исследованием растений, что и не думал куда-то уходить, и надзиратель, наконец, благополучно уронил голову на грудь и захрапел. Хитрость удалась. Чуть не подскочив от радости, Константин поднял с земли сухой сучок и бросил к ногам воспитателя; тот не проснулся, и мальчик, радостно улыбнувшись, пошел к цистерне, сначала осторожно, на цыпочках, а потом, удалившись от своего надзирателя, припустил бегом. Вокруг цистерны росли высокие платаны, создававшие довольно густую тень. Укрывшись за одним из толстых шершавых стволов, мальчик смотрел, как слуги набирали в цистерне воду, перекидываясь шутками, смысл которых ускользал от Константина. Наконец, нагрузив сосудами с водой телегу, запряженную двумя мулами, они отправились в обратный путь. Подождав, пока их голоса смолкнут вдалеке, маленький император покинул свой наблюдательный пункт и предстал удивленному взору стражника, сидевшего на лавке у цистерны. Константин тут же сообщил, что его «мама сама отпустила погулять одного», потому что он «уже большой и сам всё может», стал болтать про цветы, про птиц, потом перешел на рыб и, как бы между прочим, сказал, что очень хотел бы «вблизи посмотреть на рыбок, они так красиво плавают!» Умилившийся страж сказал, что, разумеется, можно «сойти по лесенке поближе к водичке и взглянуть, только осторожно». Константин пламенно пообещал, что будет «крепко держаться за перила» и к самой воде сходить не будет, а посмотрит на рыбок «так только, с верха лесенки». Мальчик очень любил этих рыбок и как-то раз даже спросил у матери, есть ли «в раю у Бога такие рыбки». Императрица ответила, что, конечно же, есть, у Бога всё есть, и рыбки, «много-много золотых рыбок, еще гораздо красивее этих»…
Лестница была каменной, неширокой, с деревянными перилами и оканчивалась маленькой площадкой у воды. Константин, немного спустившись и просунув голову в проем между точеными столбиками, принялся смотреть на рыбок – рыжие, большие и маленькие, они словно светились в прозрачной воде, как веселые огоньки. Мальчик с досадой вспомнил, что забыл взять с собой хлеба покормить их. «Ну, ладно, в следующий раз!» – подумал он. Но всё-таки с верха лестницы смотреть было не очень удобно, хотелось спуститься к самой воде, и Константин размышлял, сильно ли перепугается стражник, если сойти к воде, как вдруг услышал вдалеке голос евнуха, звавший его.
«Сейчас он придет сюда, а я так ничего и не успел!» – подумал мальчик и стал быстро спускаться. Вдруг на предпоследней ступеньке нога его поскользнулась на мокром камне, и Константин потерял равновесие, попытался ухватиться за перила, но не успел. Он еще услышал крик стражника, а в следующий миг ощутил глухой удар затылком, сверкнувший в его голове словно сотней золотых рыбок, прыснувших во все стороны ворохом искр, и больше уже не ощущал ничего – ни как он, перевернувшись, упал в воду и медленно погрузился на дно; ни как стражник с подбежавшим евнухом вытащили его и, положив на траву, пытались привести в чувство; не слышал ни их криков, ни воплей матери, которая, узнав о несчастье, прибежала из дворца в одной тунике, без мафория и плаща, долго трясла сына, целовала его, звала, а когда поняла, что всё бесполезно, испустила страшный крик и потеряла сознание; не видел, как подошел отец, мертвенно-бледный и словно постаревший, опустился на колени перед телом сына и несколько мгновений смотрел ему в лицо, а потом, взяв на руки, медленно поднялся и, ни слова не говоря и ни на кого не глядя, понес мальчика во дворец, – маленький василевс уплыл туда, где «много-много золотых рыбок»…
