– Мне кажется, Господь поможет убедить, даже если ты не знаешь… всех этих тонкостей, – сказала Флорина. – Все же ты сама чтишь иконы, хотя бы тайно, а это при нашем положении уже много…
Феодора, действительно, держала у себя в покоях иконы, пряча их в особом сундучке, и нередко доставала их и молилась перед ними. Но ей никогда не приходило в голову идти на большее и, к тому же, не хотелось лишний раз сердить Феофила – а мать и не предлагала ей ничего другого, хотя сама не причащалась с иконоборцами и об этом знали при дворе.
– И потом, – продолжала Флорина, – я могу дать тебе почитать кое-что про иконы, у меня есть диалоги с иконоборцем, написанные Студийским игуменом Феодором, владыка Евфимий дал мне копию… Думаю, если ты постараешься, то разберешься в этом, Феодора! Разве тебе не хочется убедить Феофила в истине? Даже и без богословия, если ты просто скажешь ему о пророчестве, он, может быть, задумается… Ведь он наверняка думает о том, почему все эти поражения на войне! Конечно, рассуждая по всей строгости, плохо, что ты причащаешься с иконоборцами… Но подумай: если ты сумеешь убедить Феофила, это будет таким великим делом, за него Господь может простить тебе и все прошлые грехи!
– Мои прошлые грехи? – Феодора нервно рассмеялась. – О, да, конечно! Мне очень хочется заслужить прощение всех грехов! Для этого нужно только убедить Феофила, так? Пересказать ему пророчество, да? То есть сказать ему, что Константин умер из-за его ереси? Ты подумала, как он это воспримет? Он так любил его!.. А ты хочешь, чтобы… чтобы я, по сути, обвинила его в смерти нашего сына! Этого ты хочешь, ты и твой Евфимий?!.. Я не сумасшедшая, чтобы говорить Феофилу такое! Тем более, что я сама в это не верю!
Императрица упала в кресло и разрыдалась.
– И вообще, – закричала она, отнимая руки от лица, – как смеют они рассуждать о нас, о Феофиле, о нашем мальчике?! Это не их дело! Пусть смотрят за собой!.. Прорицатели нашлись! Вот и пусть прорицают, а я буду молиться, чтобы Господь Феофилу дал долгую-предолгую жизнь, чтоб он пережил всех этих прорицателей! Об этом буду молиться, да, а не о том, чтобы он иконы почитал! И еще посмотрим, кто кого переживет!
«И чтоб вас вороны унесли с вашими иконами!» – чуть не сказала она, но вовремя прикусила язык, подумав, что, пожалуй, для матери это будет уже слишком… Хотя на миг ей действительно захотелось немедленно вытащить из сундучка все иконы и выкинуть их подальше. «Господи, прости меня! – подумала она. – Но что они лезут к нам со своими пророчествами? Не верю, что это Ты им открыл, нет!..» Она поднялась, отошла к окну, постояла там и снова повернулась к матери:
– Да хоть бы тут сам Илия-пророк предстал, не поверю! Не верю, что он умрет! Этого не будет, не будет!
Флорина печально вздохнула.
– Мы не можем знать будущего, Феодора! Посмотри, сколько умирает людей, еще гораздо моложе Феофила…
– Да, но сейчас этого не будет! Потому что… потому что я люблю его!
Мать августы только грустно покачала головой.
Слух о новом пророчестве быстро распространялся среди православных. Не прошло и двух недель, как Лия с Аретой, вернувшись из Книжного портика, куда ходили отдать новые рукописи на продажу и получить деньги, отчитались перед игуменьей и рассказали, что встретили приехавшего с Принкипо отца Симеона – он вместе с Навкратием и Николаем жил там, при гробе Студийского игумена. Симеон рассказал, что на могиле Феодора три дня назад исцелился расслабленный, принесенный туда родственниками; студит передавал поклон от отца Навкратия и других монахов Кассии и всем сестрам обители.
– Что ж, слава Богу! – сказала Кассия. – Больше никаких новостей?
– Нет, матушка, – ответила Лия.
Но вечером, придя на откровение помыслов к игуменье, она после исповеди сказала:
– Матушка, на самом деле была сегодня одна новость… Пока мать Арета говорила с господином Никитой, я отошла книги посмотреть и услышала разговор… Там два монаха стояли и разговаривали в углу, тихо, но я услышала. Они говорили, будто бы владыка Евфимий предрек, что государь Феофил скоро умрет!
В келье горел всего один светильник, и Лия не могла заметить, как побледнела игуменья.
– Вот как? – Кассия встала, подошла к столу, поправила фитиль и осознала, что не ощущает жара от огня – ее руки в этот момент были холодны, как лед.
«Лия о чем-то догадывается, раз не сказала мне этого днем, при Арете!.. Но не говорить же с ней об этом!» Между тем Кассия чувствовала почти непреодолимое желание с кем-нибудь поговорить о том, что ее мучило, рассказав всё с самого начала – о первой встрече с Феофилом, о смотринах и о том, что было после, о постриге, о монете… И спросить, наконец, что же со всем этим делать! На свете были люди, знавшие кое-что из этой истории – ее мать, Лев, – но они знали далеко не всё… Иоанн Грамматик! Вот кто, кажется, подозревал о многом… и даже, похоже, знал что-то, чего не знала она… Что? Откуда? И почему ей порой казалось, что если кто и мог бы дать хороший совет, то это он?!.. Мойра, выпрядающая нить ее жизни, кажется, большая шутница, сказали бы древние эллины! Но что же делать?.. Ей представлялось невозможным рассказать всё по порядку не только отцу Феоктисту, служившему в обители литургию, но и отцу Навкратию… Если бы жив был отец Феодор!.. А теперь – кому расскажешь? Разве что Льву?.. Льву, который теперь, должно быть, нередко видится с ним!.. Нет, это, пожалуй, создало бы ему какие-нибудь искушения… Никому не расскажешь, надо нести эту ношу самой… А она всё тяжелее!..
– Я подумала, матушка, – сказала тем временем Лия, – что лучше об этом пока при сестрах не говорить, потому что вдруг это неправда, а все взбудоражатся… Может, узнать у самого владыки?
Кассия едва не рассмеялась. Верно, Лия ни о чем вовсе и не догадывается, а она тут уже настроила себе предположений! Вот нелепость! Она взглянула на сестру и улыбнулась.
– Конечно, ты правильно поступила. Надо действительно узнать у него. Я это сделаю.
Когда все сестры исповедались, игуменья ушла во внутреннюю келью, затеплила лампаду и подняла взор к иконе Богоматери. «Скоро умрет»! Может ли это быть? Конечно, может, но… Умрет в ереси? Нет!.. Она каждый день молилась об обращении заблудших, поминала и его, но никогда не молилась о нем нарочито; самые пламенные ее молитвы были о том, чтобы избавиться от страсти к нему. Молиться о нем самом как-то особенно она боялась, помня наставление Лествичника, что не следует без разбора молиться о тех, воспоминание о ком может разжечь страсть. Но теперь она забыла свой страх, даже словно о себе самой забыла и принялась молиться о том, чтобы Феофил не умер в ереси. Мысль о его вечной погибели была невыносима настолько, что Кассия начала понимать слова Моисея: «И ныне, если Ты прощаешь им грех, прости, если же нет, изгладь меня из книги Твоей»…
Она очнулась внезапно, как от толчка, и поняла, что уснула за молитвой, от истощения телесных и душевных сил. Через несколько мгновений с улицы послышались глухие удары монастырского била: пора было идти на полунощницу. Кассия поднялась с пола и повела плечами, чувствуя себя разбитой. Пока она спала, светильник успел съесть всё масло и погас. Машинально повторяя в уме Иисусову молитву, она ощупью нашла ручку двери и вышла во внешнюю келью. В окно глядела луна. Кассия подошла к столу, перекрестилась на икону в углу и вдруг ощутила новый толчок, теперь словно изнутри – и в тот же миг ее душа наполнилась сияющей уверенностью: он не умрет! Разбитость и усталость улетучились в мгновение ока. Она не чувствовала ни уныния, ни страха, ни вожделений, ни какой-либо еще страсти – только счастье услышанной молитвы. «Господи! – подумала она, и слезы радости потекли по ее щекам. – За что мне это, я этого не стою… Помилуй меня, грешную!»
