– Вот и ее ответ! – прошептал Феофил.
Он закрыл книгу и некоторое время сидел, не двигаясь. Итак, она полюбила, но решила убить в себе эту любовь! Отказалась от императорского ложа, чтобы быть среди «избранных» – «невест Христовых»! Боролась со страстью… Поборола ли? Нет! А то бы вышла навстречу. Опасается искушения!.. Что ж, теперь ему поступить благочестиво, уйти, не видя ее? Ведь он хотел ее ответа – он его получил…
Он поднялся, подошел к двери во внутреннюю келью, приложил ухо, прислушался. Тишина. Дверь, судя по всему, закрывалась изнутри на крючок, и император, подергав посильнее, пожалуй, мог бы ее открыть; на мгновение ему представилась Кассия в его объятиях, и жар разлился внутри… Но…
«Ведь если зло – игрушка знатных, разве
В толпе оно не станет божеством?»
Что, если б кто-нибудь узнал, как он зашел без приглашения в келью к монахине, да еще порывается ее видеть, хотя знает, что это будет соблазном для обоих? И о чем мечтает он тут?!.. Нет, всё-таки надо остановиться, пока он еще в силах это сделать!..
Феофил снова подошел к столу, взял книгу, собираясь вернуть ее на место, и тут обратил внимание на лежавший на столе лист пергамента, где было что-то написано с мелодической разметкой. Он отложил «Ипполита» на край стола, взял в руки лист, стал читать, и у него перехватило дыхание: перед ним была необыкновенно прекрасная, хотя и неоконченная, стихира. Он чувствовал, что это не просто произведение на определенную тему, но слова, высказанные из глубины души, пережитые внутренне. Значит, Кассия писала это, когда он подходил к келье, услышала его шаги и, их «шумом уши огласивши»… Император улыбнулся, взял брошенное игуменьей перо, обмакнул в чернила и написал продолжение: «в страхе скрылась». Потом выпрямился, немного подумал, снял с руки золотой перстень со вставкой из лазурита и положил сверху на пергамент. Убрав «Ипполита» в шкафчик, Феофил бросил последний взгляд на дверь, скрывавшую от него Кассия, постоял несколько мгновений, вздохнул и вышел из кельи, хлопнув дверью, так чтобы хозяйка могла понять, что незваный гость ушел.
Однако, закрыв за собой дверь и сделав два шага, Феофил остановился. Покинув келью Кассии, он понял, что переоценил силу своих благих намерений. Значит, всё-таки уйти, вот так, даже не видев ее, не обмолвившись с ней ни словом… А ведь он пришел именно для того, чтобы видеть ее! И если, входя в ворота обители, он еще мог думать о том, что между ними, вероятно, уже нет ничего общего, если, идя в ее келью, он мог размышлять о том, что для Кассии, возможно, будет вообще неприятна встреча с ним, то теперь он знал, что сродство их душ было гораздо больше, чем он мог подозревать раньше, и что блистательного властелина великой Империи и игуменью небольшого монастыря, навек похоронившую себя в стенах убогой кельи, связывала страсть, до сих пор ни им, ни ею не преодоленная… Непреодолимая? Феофила тянуло назад, как магнитом. Страсть, мучившая его столько лет, была готова сокрушить все барьеры, особенно теперь, когда он узнал, что язва, нанесенная Эротом Кассии, тоже далека от заживления… Уйти? Не соблазнять ее своим появлением? Уйти, чтобы самому не поддаться соблазну совершить недолжное?.. Уйти! Ведь именно этого требует благочестие!.. Уйти, не увидев ее, не услышав ее голоса?
«Не хочу!» – сказал он сам себе.
«Значит, хочешь согрешить?» – спросил внутренний голос.
«Да, хочу».
Вот так, это, по крайней мере, честно… А потом – хоть умереть! Вот до чего он дошел… Да, дошел… ну и что?.. Почему он должен уйти? Чем он виноват? В конце концов, это она виновата, она, своими руками разрушившая их счастье! И зачем?! Чтобы стать невестой не земного жениха, а небесного, спасать душу от мирских соблазнов, стяжать добродетели? Но если так, разве не должна была бы она уйти в монастырь сразу после смотрин, жить в послушании, смиряться, как это положено для новоначальных? А что она? Еще несколько лет прожила в миру, а теперь – игуменья, руководит сестрами, учит их философии…
Какое уж тут смирение! Если только… в сравнении с тем, что она могла бы повелевать Империей?!.. Феофил усмехнулся. И если она так любит философию, не оставляет мирских наук и книг, то не лучшее ли место для нее – дворец, а не обитель? Зачем же она выбрала монастырь?.. Хотя бы она и желала быть «средь избранных», но… это не случай Ипполита: тот никого не любил, а она полюбила – полюбила, когда еще была свободна… Так почему она?.. Неужели он так и уйдет, не разгадав этой загадки? А ведь другой случай вряд ли представится…
Феофил снова взялся за ручку двери.
…Кассия услышала, как хлопнула дверь. Ушел! Что же он делал в келье так долго?.. Она поднялась с колен и прислушалась. Тишина. Ушел ли? Еще немного постояв, она откинула крючок и приоткрыла дверь: во внешней келье никого не было. Кассия вышла из своего укрытия. В келье стоял аромат благовоний, выдававший недавнее посещение царственного гостя. Кассия вдохнула этот запах мирской жизни и ее соблазнов, внезапно вспомнилось: «Кассия! Аромат любви!» – и на игуменью опять нахлынуло то, что она в течение многих лет пыталась побороть. Она почти задохнулась от этой жаркой волны. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь Феофил найдет дорогу в эту келью! А она-то думала, что больше никогда не увидит его… Но ведь и не увидела, слава Богу!.. Слава Богу? – А между тем ее сейчас снедало жгучее желание его видеть… Неужели это никогда не кончится?! Она второй раз в жизни сказала ему «нет», и теперь – как больно, невыносимо!.. Вот разве что в окно можно увидеть, как он выходит за ворота… Посмотреть на него – в последний раз?..
Кассия сделала шаг к окну и услышала, как сзади отворяется дверь. В испуге она обернулась.
На пороге стоял император.
10. «Или поток Киприды остановишь?..»
Мы погибли, мой друг.
Я клянусь, это было прекрасно!
(Сергей Калугин)
Смятение Кассии было столь велико, что она не сразу сообразила, что императору надо сделать поклон. Феофил и сам не ожидал столкнуться с ней так прямо, хотя и желал именно этого, и был охвачен почти таким же смущением. Он затворил дверь; какое-то время игуменья и император безмолвно смотрели друг на друга, и на щеках у обоих разгорался румянец. Наконец, Кассия опомнилась и поклонилась василевсу, но, поднявшись, была не в силах произнести положенного приветствия, только стиснула руки на груди и, опустив глаза, пыталась мысленно молиться: «Господи, спаси меня, грешную!»
Феофил молча глядел на нее. На игуменье был хитон из черной шерсти и малая мантия, позволявшие видеть, что Кассия так же тонка и стройна, как и двенадцать лет назад. Она почти не изменилась за то время, что он не видел ее, только стала чуть бледнее – вероятно, от постов. Но что ж она не смотрит на него? «Ах да, ведь это неприлично! – подумал он с сарказмом. – А я так бесстыдно вошел, уставился на нее… Аскетика! Благочестие!.. Нет, довольно этого лицемерия!»
«Может быть, – пронеслось у него в голове, – не вздумай я тогда узнать, хочет ли она, всё было бы иначе; я бы женился на ней, а там… Вступил бы в действие другой язык, более убедительный… И кто меня дернул? Зачем надо было выяснять ее согласие? Глупец!.. И это мое самолюбие! Устыдился, что обнаружил перед ней свои чувства, что вокруг слышали, как она возразила… А теперь до чего дошел!.. Но раз уж дошел, то…»
