Евфимия не любила долго задумываться над случавшимися неприятностями; еще в детстве, когда она падала или больно ударялась обо что-нибудь, она редко плакала, сразу вставала и продолжала путь, только упрямо сжимала губы. И сейчас у нее не было никакого желания рвать на себе волосы, бить себя в грудь или совершать другие не менее бесполезные действия. Что случилось, то случилось, а теперь… надо идти исполнять обязанности по службе. А там, может, подхватит другая волна, и станет понятно, что делать… По крайней мере, ей всё равно ничего не придумать сейчас! Не бежать же из дворца! А раз так, надо идти к августе.
«Но почему я?!..» Это было непонятно. Евфимия, конечно, знала, что она красива, но прекрасно понимала, что императрица красивее, поэтому внезапное увлечение василевса казалось странным – тем более странным, что, как девушке было известно, Феофил вовсе не отличался легкомыслием. За те дни, что Евфимия прослужила во дворце, она успела узнать от других кувикуларий, что в сентябре у августы произошла размолвка с мужем и с тех пор дело не уладилось; но в чем причина ссоры, никто не знал, не было даже никаких правдоподобных догадок.
Быть может, ключ к разгадке – то имя, которое император произнес в полудреме сегодня утром, когда она, проснувшись и обнаружив себя лежащей рядом с мужчиной, едва не подскочила на постели, только в следующий миг вспомнив, каким образом тут очутилась?..
Евфимия переоценила свои силы. Когда она оказалась в покоях женщины, с чьим мужем только что спала, она не смогла делать вид, будто ничего не произошло. Императрица, заметив, что кувикулария то краснеет, то бледнеет и вообще словно охвачена лихорадкой, спросила, уж не заболела ли она, намереваясь отпустить ее. И вдруг Евфимия умоляюще сложила на груди руки и сказала:
– Государыня, позволь мне поговорить с тобой наедине!
Когда они с Феодорой закрылись в спальне августы, девушка помолчала, собираясь с духом, пыталась подобрать слова, но так и не сумела, упала в ноги императрице и выдохнула:
– Сегодня ночью я была у государя.
– Что?!.. – Феодора смотрела на нее, не веря своим ушам.
Но Евфимия явно не лгала. Императрица схватила ее за руку и подняла с пола.
– Ты была у государя? Он что, сам позвал тебя? Сам?!..
Девушка залилась слезами и, всхлипывая, с трудом рассказала всё, как было, и прошептала:
– Государыня, пощади меня! Я не знаю, как это могло случиться… почему государь захотел… Мне даже показалось…
– Что? Говори же!
– Что он словно… вовсе и не обо мне думал, когда… – Евфимия покраснела и замолкла.
– Не о тебе?! А о ком? Что он говорил? Он говорил что-нибудь?
– Ничего такого… Но под утро… я слышала, как во сне он… произнес имя…
– Какое?
– Кассия.
У Феодоры всё оборвалось внутри. Она внимательнее оглядела Евфимию и вдруг поняла, кого ей напомнила кувикулария при знакомстве: это сходство по фигуре, оттенку глаз и цвету волос – Феодора внезапно вспомнила, какого цвета волосы были у Кассии, – именно оно привлекло Феофила. Выходит, на самом деле он хотел не Евфимию… Но что же это значит? Значит, Кассия… отказала ему? И он теперь пытается найти замену… Но что же там случилось, когда он был у нее в монастыре? Феодора чуть не топнула ногой. Неужели она никогда не узнает, что там у них произошло?!..
– Государыня, – еле слышно сказала Евфимия, – боюсь, я больше не смогу… служить здесь…
– Да, конечно. Можешь сейчас же собираться. Я скажу Софии… что ты не сошлась с некоторыми кувикулариями и тебе тяжело здесь служить.
– Благодарю, августейшая! – девушка опять упала ей в ноги.
Когда Евфимия ушла, Феодора стиснула руки и некоторое время стояла неподвижно, а потом тряхнула головой:
– Нет! Я должна это узнать!
…Пост подходил к концу. Императрица, узнав от своего препозита, что император спрашивал о Евфимии накануне ее грехопадения, выжидала, не захочет ли Феофил еще раз встретиться с ней. Но василевс поинтересовался судьбой кувикуларии только спустя три недели после того, как лишил ее невинности, спросив у препозита августы, служит ли еще Евфимия во дворце. Услышав, что она уволена, император усмехнулся и заметил:
– Прекрасно, я так и думал.
По-видимому, он вовсе не собирался продолжать эту связь, но попыток примирения с женой тоже не предпринимал и с каждым днем становился всё мрачнее – пожалуй, он вообще никогда еще не бывал настолько не в духе, чтобы это так бросалось в глаза окружающим, как теперь. Рождество вышло грустным, даже суровым, несмотря на то что богослужения, церемонии, поздравления и приемы шли заведенным порядком и Дендрис был в ударе, так что над его шутками и выходками за праздничным обедом смеялись даже самые сдержанные из придворных… А император молча пил вино и изредка усмехался, но его усмешка была такой мрачной, что в конце концов шут сел на пол у его ног и всем своим видом изобразил глубокую печаль. Феофил потрепал его по голове и приказал налить всем еще вина…
На другой день после Рождества императрица в сопровождении небольшой свиты отправилась в Кассиину обитель. Когда она с несколькими кувикулариями вступила во врата монастыря, игуменье тут же доложили, и Кассия сразу вышла из библиотеки. Феодора смотрела, как она подходит – не медленно, но и не торопясь, изящная, тонкая, легкая, – и ощущала холодок в груди.
– На многие лета да продлит Господь ваше царство! – сказала игуменья и поклонилась императрице. – Чем мы, смиренные, обязаны столь высокому посещению?
– Поговорить нам нужно, мать, – ответила Феодора, не спуская глаз с лица соперницы. – И… я хотела бы взглянуть на твою келью.
– Хорошо, государыня, – ответила Кассия спокойно, лишь чуть побледнев. – В таком случае пойдем, это там.
Когда августа переступила порог Кассииного обиталища, игуменья затворила дверь, и воцарилось молчание. Феодора осматривала келью, а Кассия подошла к столу, отодвинула стул для императрицы и стояла, глядя в пол, неподвижная и немного бледная.
– Сядем, – сказала Феодора.
Она села на стул, а Кассия – на край постели. Феодора опять внимательно и с плохо скрытой враждебностью оглядела игуменью с головы до ног, с недовольством и почти с негодованием отметив, что Кассия по-прежнему чрезвычайно красива. «Видно, плохо подвизается, раз монашеская жизнь не изменила ее!.. Прежние подвижницы, если верить житиям, высыхали так, что их даже родные не узнавали! А эта… цветет!»
– Вот, значит, где ты теперь обитаешь… Спасаешься?
– Пытаюсь.
– И как, получается? – в голосе августы прозвучала насмешка. – Ты хорошо выглядишь!
Кассия чуть покраснела, но промолчала. «Ладно, нечего разводить долгие предисловия!» – подумала Феодора и спросила:
– Феофил был здесь?
Игуменья вздрогнула. Хотя она догадалась, из-за чего пришла августа, но рана была слишком свежа, и Кассия не могла совершенно взять себя в руки.
