– Да, – ответил игумен, внимательно глядя на императора.
– И чего тебе это стоило, кроме усилия воли?
– Разбитой склянки с уксусом и порезанной руки, – усмехнулся Грамматик.
– Вот как? – Феофил посмотрел на игумена чуть удивленно и тут вспомнил, как Иоанн когда-то, незадолго до первой осады Города мятежниками, несколько дней ходил с забинтованной рукой, в ответ на вопросы говоря, что «допустил неосторожность во время одного опыта». – И что же, помогло удержаться?
– На время.
– А потом?
– Потом я получил желаемое. Потому что решил взять.
– Значит, брать или не брать, зависело только от твоего решения?
– Да.
Император пристально глянул на Иоанна и вдруг понял, что тот имеет в виду. Он снова отвернулся и некоторое время смотрел в окно, поворачивая в руках арабский кинжал.
– А я вот мог взять, но не взял. Хотя всё тоже зависело только от моего решения. Благочестиво, правда? – Феофил повернулся и плашмя прижал лезвие к ладони. – Смотри! Если я сейчас сожму руку и порежусь, будет больно. Но, во-первых, это не поможет, а если б и помогло, так ведь меня тут же начнут лечить, поднимется шум, беспокойство… В общем, лучше и не начинать, правда?
– Такое лучше не начинать в любом случае, августейший. Это действительно не поможет. Помогает только Бог, молитва и сила воли, а кинжалы или уксус… это символические жесты, не более.
Император вздохнул, посмотрел в глаза синкеллу и тихо сказал:
– Я приду к тебе на исповедь, отче. Завтра утром.
На другой день после приема чинов Феофил отправился в Сергие-Вакхов монастырь обычным путем – дворцовым переходом, соединявшимся прямо с храмом. Игумен ждал императора в маленькой часовне Богоматери на западной галерее главного храма. Феофил не был на исповеди уже полгода; сердце его глухо колотилось, пока синкелл читал положенные молитвы. Наконец, игумен повернулся к императору:
– Возможно, тебе будет удобнее рассказывать сидя, государь.
– Пожалуй, – Феофил сел на деревянную скамью у стены и указал синкеллу место рядом. – Садись и ты. Разговор будет некратким.
Он стал рассказывать всё с самого начала – о первой встрече с Кассией в портике, о разговоре с Константином про любовь, о собственных мыслях по поводу выбора невесты, о самом выборе, об отношениях с женой, о попытках после смерти отца «стать любящим мужем», о посещении Кассииной обители, о ссоре с Феодорой, о Евфимии, о примирении с женой… Наконец, он откинулся на спинку скамьи, очень бледный.
– Итак, я развратитель и прелюбодей… а кроме того, ненасытный сладострастник. Правду говорят отцы: кого за что осудишь, в то сам и впадешь! А самое печальное… хотя, надо признаться, меня это нимало не печалит, а должно бы… что я ни о чем не жалею!.. Нет, пожалуй, жалею, что растлил эту девочку… Но о том, что было в монастыре, я жалеть не могу. Напротив, я часто жалею о том, что не довел дело до конца… Вот, собственно, и всё. Это исповедь, да, но не знаю, можно ли назвать это покаянием.
– Покаяние состоит, прежде всего, в том, чтобы не делать прежних грехов, государь, – тихо сказал игумен. – Хотя бы каких-то, если невозможно не повторять всех. Хотя бы меньше, если невозможно совсем не повторять.
– Что ж, – усмехнулся Феофил, – кое-каких грехов я уже точно не повторю. Например, я никогда больше не буду прелюбодействовать… по крайней мере, делом… И никогда не приду в ее монастырь.
Он оперся локтями о колени и опустил голову на руки. В часовне повисло молчание: Иоанн ждал, пока у императора пройдет всплеск душевной боли. Когда Феофил вздохнул чуть глубже, игумен сказал:
– Видишь, государь, значит, происшедшее чему-то научило тебя. И это самое главное. Из любых искушений, которые попускаются нам, даже самых невыносимых, даже тех, что доводят нас до тяжких грехов, надо уметь извлекать нужные выводы. Что до сожаления о содеянном… думаю, было бы неразумно требовать этого сейчас. Я даже не уверен, можно ли вообще этого требовать.
– Да, происшедшее меня многому научило, – глухо сказал император, – и многое открыло мне в себе самом… Но что я принес ей?! Каково ей было после того, как я ушел, каково ей теперь? Что она должна была вынести после нашей встречи! Ведь у нее нет даже такого выхода для страсти, какой есть у меня! Конечно, она должна была сразу покаяться… Но разве ей от этого стало намного легче? Не думаю! Об этом-то я могу судить по себе – ведь она любит меня так же, как я ее… А ты видишь, до чего дошел я!.. Можно представить, что пришлось вытерпеть ей! И всё из-за меня! Что ей принесла моя любовь, которой я пред ней похвалялся?.. Она была права: я приходил к ней за плотской сластью и всю нашу встречу свел именно к этому… А разве этого я хотел? Разве прежде всего поэтому я люблю ее?!.. Но почему это так выходит?..
– В нас слишком много тела, государь.
– Да, – император стиснул зубы и закрыл глаза.
– Но ведь не одно тело. Голос плоти очень громок и как будто заглушает все другие голоса, но это не значит, что плоть сильнее всего. Сила слова – в содержании, а не в голосе. И вы оба это понимаете, государь, как бы вам ни было тяжело.
– Какой в этом смысл, Иоанн? Зачем вообще мы с ней встретились тринадцать лет назад?! Она должна была стать моей женой! Или мы с ней не должны были встречаться никогда! За что это мучение?!
– Государь, а ты бы согласился на иную жизнь? – тихо спросил синкелл. – Представь, что… например, я сказал бы тогда твоей матери, что эта девушка не подходит тебе в невесты – допустим, по своему своенравию – и ее бы отстранили от участия в смотринах. Ты выбрал бы твою нынешнюю супругу, а может быть, кого-то еще, жил бы с ней спокойно и, вероятно, более или менее счастливо. Госпожа Кассия, как и собиралась, ушла бы в монастырь. Скорее всего, вы никогда в жизни не встретились бы с ней. Ты бы никогда ее не полюбил и был бы избавлен от всех этих «мучений». Ты бы согласился на это?
Император опустил голову, долго молчал и, наконец, сказал чуть слышно:
– Нет.
– Вот ты сам и дал ответ на свой вопрос, августейший. Всё произошло единственным образом, каким оно могло произойти, и другого не дано. Если ты не согласен променять свою нынешнюю жизнь на иную, значит, ты понимаешь, что многое приобрел, живя этой жизнью – такой, какова она есть. В этом и заключается смысл. Один из смыслов. Все испытания случаются с человеком для того, чтобы он что-то понял, сделал определенные выводы, чему-нибудь научился. Если даже кажется, что не научился ничему, то, во-первых, это чаще всего только кажется, а во-вторых, путь долог, уроки жизни усваиваются не сразу, и даже не сразу можно осознать, что ты получил тот или иной урок. Если о чем тебе и надо молиться, государь, то, прежде всего, о терпении. Для понимания тоже нужно время. Иногда много времени.
– Возможно… Но грех от этого не перестает быть грехом. И за него полагается епитимия. Конечно, – Феофил усмехнулся, – как император, я вполне могу ее избежать, но я не хочу. Ведь Кассия наверняка понесла какое-то наказание. А значит, нужно нести и мне. Тем более, что я нагрешил гораздо больше.
