– Относительно епитимии, государь, я могу сказать тебе лишь то, что когда-то святейший в сходных обстоятельствах сказал мне: епитимию ты заслужил, но назначь ее себе сам.
Император и синкелл несколько мгновений смотрели в глаза друг другу.
– Это мудро! – проговорил Феофил.
– Да, – Иоанн встал. – А теперь помолимся, государь.
Василевс тоже поднялся, склонил голову, и игумен, помолившись, осенил императора крестным знамением. Феофил глубоко вздохнул и улыбнулся.
– Наконец-то! Я, конечно, должен был сделать это раньше… Тогда, возможно, не было бы падения с Евфимией! Хотя, с другой стороны, эта история меня кое-чему научила…
– Что было, то было, августейший. Не стоит мучить себя мыслями о том, «что было бы, если бы». Это бесполезно и даже вредно. Наше дело – из всего уметь извлечь урок и идти дальше: «заднее забывая, простираюсь вперед».
– Да… Скажи, Иоанн, а ведь ты давно уже догадался, что я… совершил «маневр»?
– Да, когда мы с тобой впервые увиделись после него.
Император удивленно взглянул на Грамматика.
– Так сразу? Значит, я совсем плохо владею собой.
– О, нет! Ты владеешь собой прекрасно, августейший, насколько позволяет пылкость твоего нрава. Я догадался по другой причине, – Иоанн чуть помолчал. – У твоей матери, государь, был один такой взгляд… Когда я увидел в твоих глазах то же выражение, я понял, что ты совершил свой «маневр». Ты счастлив, государь.
– Счастлив?! – император посмотрел в глаза синкеллу, пытаясь понять, насколько тот серьезно говорит. – И в чем же оно, это счастье?
Иоанн улыбнулся.
– Разве ты забыл свой любимый «Пир», августейший? Помнишь, что говорит Диотима о «вынашивании разума и прочих добродетелей»? «Кто смолоду вынашивает эти качества, храня чистоту и с наступлением возмужалости, но испытывает страстное желание родить, тот, я думаю, тоже ищет везде прекрасное, в котором он мог бы разрешиться от бремени, ибо в безобразном он ни за что не родит». Вот почему все тянутся к красивым – потому что и прекрасное тело несет в себе отпечаток начальной Красоты. Как и Плотин говорит: «Красота тел возникает благодаря общности с исходящим от богов логосом». И по той же самой причине, что эта красота доступнее всего для постижения, ее голос лучше всего слышен, потому и голос плоти в нас так громок и иной раз заглушает все другие голоса. Но «беременный» у Платона, хотя и «радуется прекрасному телу больше, чем безобразному», всё же, как разумный, не останавливается на этом: «особенно он рад, если такое тело встретится ему в сочетании с прекрасной, благородной и даровитой душой: для такого человека он сразу находит слова о добродетели, о том, каким должен быть и чему должен посвятить себя достойный муж, и принимается за его воспитание».
– Да! И я об этом теперь всё время думаю! Когда я увидел ее скрипторий, библиотеку, келью, а потом и ее саму, я понял, что созвучие наших душ таково, что больше, кажется, невозможно вообразить! Ведь в этом настоящее счастье, и мы его ощутили! Но что потом? Я всё равно от души вернулся к телу! А теперь… Что толку говорить о «воспитании», о дружбе, если общения нет и уже не будет – мы слишком искусили друг друга, чтобы к этому возвращаться! Теперь, как она сказала, «до встречи на небесах»… А будет ли она, эта встреча?! Вера-то у нас разная, как она заметила… И чья правильнее – вот ведь еще вопрос! Что, по-твоему, означало это… то, что я ощутил от иконы?.. Узнай об этом Кассия, она бы, пожалуй, сказала, что это божественное вразумление, чудо…
– Но это действительно чудо, государь. Только оно еще не доказывает правильность воззрений иконопочитателей. Однажды я беседовал со студийским экономом Навкратием и охотно согласился с ним в том, что иконы могут быть полезны для напоминания о Боге и божественном. Но из этого еще не следует их святость и необходимость поклонения. Ты взглянул на икону и вспомнил о Богоматери, но ведь это еще не значит, что ощущение Ее присутствия связано с иконой напрямую, по божественному действию, как думают иконопоклонники.
– Пожалуй, ты прав… Но иной раз, признаться, я готов проклясть себя за то, что поглядел на эту икону!
– Это понятно, но неразумно. На самом деле, государь, хорошо, что вышло именно так – хорошо не только потому, что вы избежали падения, но и по другой причине. Если б вы дошли до конца, тебе бы после трудно было понять то, что ты так ясно понимаешь сейчас – степень вашего внутреннего сродства и близости, несмотря на то, что вы не общались и не будете общаться друг с другом телесно и словесно. Возвращаясь к Платону, можно сказать, что это о вас говорит Диотима: «Проводя время с таким человеком, он, я думаю, соприкасается с прекрасным и родит на свет то, чем давно беремен. Всегда помня о своем друге, где бы тот ни был – далеко или близко, он сообща с ним растит свое детище, благодаря чему они гораздо ближе друг другу, чем мать и отец, и дружба между ними прочнее, потому что связывающие их дети прекраснее и бессмертнее». Ты жалеешь, что не овладел ею, государь, что не можешь с ней переписываться, встречаться? Не надо жалеть об этом. Для той любви, что связывает вас, плотское соитие было бы помехой, а словесное общение не так уж обязательно. Для тех детей, которых вы можете произвести на свет и уже производите, это не нужно. «Да и каждый, пожалуй, предпочтет иметь таких детей, а не обычных, если подумает о Гомере, Гесиоде и других прекрасных поэтах, чье потомство достойно зависти, ибо оно приносит им бессмертную славу и сохраняет память о них, потому что и само незабываемо и бессмертно». Да, на этом пути бывают трудности и скорби, но ведь даже вынашивать плотских детей нелегко, тем более нелегко вынашивать разум и добродетели и рождать таких детей, которые будут жить в веках. А у вас уже есть и еще будут дети гораздо прекраснее плотских.
– Стихира! – сказал Феофил с улыбкой.
– Да, это самый разительный пример, и думаю, он заключает в себе прямое указание именно на то, о чем я говорю. Но и всё, чем вы оба занимаетесь, всё, что у вас при этом получается – разве было бы таким и делалось бы так, как делается, если б вы не были знакомы? Помнишь, государь, ты сказал мне, что хотел бы иметь такую выдержку, как я? А разве ты смог бы ей научиться, если бы твоя жизнь была преисполнена тем «простым» счастьем, за которым гоняется толпа? То же самое можно сказать и обо всем остальном. Вы с госпожой Кассией стали такими, какие вы есть, разумеется, не только благодаря этой любви, но во многом благодаря ей – назовешь ли ты ее даром «небесной Афродиты» или греховной страстью: это лишь слова, условные наименования. Суть не в них, а в том, как каждый из вас живет, как действует, что приобретает, понимает, постигает, создает. Вспомни Аристотеля: счастье – в деятельности согласно правильным понятиям и мудрости, а не в чувствах и ощущениях. И если посмотреть на плоды вашей деятельности, то, положа руку на сердце, можно ли проклинать тот день, когда вы встретились, августейший?
– Ты прав, философ, – император улыбнулся. – Но должен признаться, я не ожидал, что исповедь выльется в урок философии… Хотя разве у тебя может быть иначе! Итак, судьба послала «платонику» самую высшую степень земной любви из всех описанных у Платона?
