– Государыня, – сказал Схоластикий, глядя на нее сверху вниз острыми темными глазами, – нижайше прошу прощения, но августейший государь не велел сегодня к себе никого пускать.
Вздернув подбородок, она надменно взглянула на евнуха.
– Никого – это не значит меня!
– Никого – это значит никого. Исключения государем не оговаривались, поэтому я не могу пустить тебя, августейшая.
– Ты смеешь не пускать меня к государю?!
– Я исполняю его приказ.
– А если я попробую всё же войти?
– Я вынужден буду задержать тебя, трижды августейшая.
– Ты посмеешь прикоснуться ко мне?!
– Я должен выполнять приказ государя. Но я всячески надеюсь, что государыня не будет доводить дело до столь неприятного оборота.
Феодора закусила губу. Какое унижение! Боже, до чего дошла ее семейная жизнь!..
– Государь еще пожалеет об этом! – сквозь зубы сказала она.
Выйдя из покоев императора, августа не пошла к себе. Она спустилась в сад, быстро прошла по центральной дорожке, еще несколько переходов, поворот, широкие ступеньки вниз – и вот, она у воды. Уже взошла луна, и было светло, тихо и торжественно. Темная глубина огромного пруда таинственно мерцала. В небе и в воде сияли звезды. И, стоя у начала лунной дорожки, императрица ощутила глубину пропасти между спокойным величием ночи и бурей темного огня в собственной душе – окружающая красота еще больше подавила ее. Она наклонилась, зачерпнула воды и плеснула себе в лицо, потом уселась на мраморные ступени и беззвучно заплакала. Слезы текли по ее щекам, смешиваясь с каплями воды. Хотя мороза не было, ночь была холодной, и императрица начала дрожать – одежда на ней не подходила для зимних прогулок на воздухе.
– Хоть бы умереть! – прошептала Феодора. – Как жить дальше с таким позором? За что?!..
Ей вспомнилось, как здесь же, неподалеку, она впервые повстречалась с нынешним комитом первой схолы. Как этот юноша тогда смотрел на нее! Он и сейчас иногда…
Да, хотя Евдоким прилагал все усилия, чтобы если не быть, так, по крайней мере, казаться бесстрастным, это не всегда ему удавалось. Петрона, который, несмотря на свой постоянный равнодушно-скучающий вид, подмечал многое, как-то раз, когда зашла речь о том, что первая схола с назначением Евдокима на должность комита стала просто образцом для всех остальных, пошутил, что «господин Евдоким охраняет государя не как государя, а как собственность прекрасной августы». Этот разговор случился вскоре после посещения императором Кассииного монастыря, и с тех пор Феодора стала исподтишка наблюдать за Евдокимом и быстро поняла, что юноша действительно снедаем тайной страстью. Расспросив, словно ненароком, его служивших при дворе родственников, она узнала, что Евдоким не только не женат, но вообще ведет крайне аскетический образ жизни: из женщин разговаривает только с собственной матерью, почти постоянно постится и даже, кажется, носит под одеждой власяницу. Императрица догадывалась о настоящей причине такого аскетизма…
И где вот он теперь?! Окажись он сейчас здесь… О, он не остался бы недоволен! Мщения! Завести любовника! И чтобы Феофил узнал об этом!.. Вот бы он взбесился!..
Ей даже в голову не пришло, что если бы муж узнал и «взбесился», то любовнику, пожалуй, не поздоровилось бы. Феодорой владело только одно желание – отомстить за унижение. Она вскочила на ноги, быстро поднялась по лестнице и остановилась. Опять идти к себе в спальню, одной… А этот евнух, наверное, так потешался, злорадствовал!..
– До чего я дошла! – прошептала она. – Но что же? Разве я виновата во всем этом?! Я больше не могу так! Не могу! Как мог он, как смел так поступить со мной?!
Не вынеся душевной боли, она опустилась на холодные мраморные плиты и свернулась калачиком. «Замерзнуть и умереть! Перестать мучиться… Ведь это было бы так хорошо!.. Умереть!..» Ей становилось всё холоднее, и казалось, она скоро примерзнет к мрамору, сольется с ним и сама превратится в холодный камень…
– Государыня?!
Она открыла глаза. Перед ней на коленях стоял Евдоким и с вопросительным ужасом глядел на нее, в лунном свете его лицо казалось мертвенно-бледным. Императрица не удивилась, даже не шевельнулась. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза.
– Государыня, что с тобой?
– Я хочу умереть.
– Августейшая… встань, Христа ради! Надо идти домой.
– Нет. Я хочу умереть. Не мешай мне, Евдоким.
Она опустила ресницы и через несколько мгновений ощутила, как сильные нежные руки поднимают ее и куда-то несут. И ей вдруг стало очень спокойно: она не чувствовала больше ни обиды, ни гнева, ни боли, пропало и желание умереть – хотелось только, чтобы ее вот так несли, а она бы ощущала своей грудью, как стучит сердце в груди рядом, и как два сердечных ритма постепенно сливаются в один…
Кувикуларии императрицы думали, что она у мужа, и были глубоко поражены, когда комит схол внес ее в покои замерзшую и лишившуюся чувств. Поднялся переполох, августу стали отогревать, растирать, препозит тут же приказал натопить ближайшую из дворцовых бань…
Комит схол доложил о происшедшем императору после утреннего приема чинов, рассказав о том, где нашел августу, и передав ее слова, что она хотела умереть. Упомянул он и о том, что собственноручно принес ее во дворец.
– Прости мою дерзость, трижды августейший! – тихо сказал Евдоким, глядя в пол. – Но я побоялся, что, если пойду за кувикулариями, государыня совсем замерзнет, а встать и идти она не хотела.
– Ты поступил правильно, – сказал Феофил и чуть нахмурился.
Он уже знал от Схоластикия, что императрица приходила ночью. «Опять я перегнул палку! – подумал он. – Вот и захочешь епитимию нести, а не выходит! Или, может, – он усмехнулся, – самая тяжелая епитимия состоит как раз в том, чтобы жить с женой? Но ведь в этом есть своя приятность… Вот дьявол! Если б еще всегда можно было знать, в чем состоит добродетель в том или ином случае!.. Хотела умереть! И ведь могла замерзнуть, если б не Евдоким… О, Господи!..»
После литургии он зашел проведать жену. Феодора уже успела напариться в бане, выспалась и лежала в постели свежая и румяная, лениво следя за возней маленькой Анны, которая ползала тут же по пурпурным простыням. Когда муж вошел, императрица поглядела на него чуть насмешливо и спросила:
– Ты пришел пожелать мне доброго утра, дорогой?
Он сел на край ложа и пристально посмотрел на нее.
– Феодора, зачем ты это сделала?
– Так, захотелось освежиться. Во дворце такой спертый воздух, знаешь! Просто дышать нечем!
– Послушай, я серьезно.
– И я серьезно. Что ты тут видишь несерьезного?
– Так ведь можно заболеть и умереть.
– Да, и что? Неужто ты обо мне пожалеешь? Ведь тогда у тебя будут все возможности нести епитимию! До конца жизни! – она рассмеялась. – Или ты будешь слезы лить… о потере удобной подстилки? Ты же ведь согласен с Палладом:
