– Понятно, давай дальше.
– Вот еще из той же песни: «Напали, блаженный, на тебя сильные земли, умертвить тебя, беззаконнейшее делая…» И еще в двух местах говорится о том, что Евфимий «положил душу за друзей своих». А в конце девятой песни он прославляется как «святитель и мученик», и составитель просит: «ныне от настоящей зимы церкви тишину испроси и согрешений оставление поющим тебя, всеблаженный».
– Про иконы что-нибудь сказано?
– Как ни странно, государь, почти ничего. Только в одном тропаре составитель обращается ко Христу и говорит… э… вот: «Тебе, Спасителю, приносится одушевленный образ, почтивший образ чистой плоти Твоей и изображение телесное».
– Что ж, написано вдохновенно! – с усмешкой сказал Феофил. – Чье это сочинение?
– Пока мы не смогли этого выяснить, государь. Иов допрошен, но запирается и на все вопросы отвечает, что не желает «говорить с антихристами». Думали его пытать, да он как тростинка – пожалуй, скорей душу выбьешь, а сказать ничего не скажет, упрям, как стадо баранов! Не делать же из него «мученика», тем более, что эти безумцы только того и жаждут!
– Разумеется, пытать его не надо.
– Но я предполагаю, августейший, что это сочинение братьев-палестинцев, учеников Михаила. Ведь младший из них, Феофан – поэт, много канонов написал. Они сейчас на Афусии, но вот, переписываются с этим…
– Ясно. Установите за ними слежку, выясните, с кем они еще ведут переписку и что за сочинения распространяют.
– Будет исполнено, августейший!
– А что там Михаил?
– Очень слаб и стал плохо видеть. Стражники говорят, что он с трудом разбирает читаемое, а недавно сказал госпоже Евфросине, чтоб она больше не приносила ему книг.
– Где он сидит, в нижней темнице, насколько я помню?
– Да, государь.
Феофил задумался на несколько мгновений.
– Вот что, – сказал он, – пусть его переведут в верхнюю, где посветлее, но на ноги наденьте колодки. И этому дураку Иову не запрещайте прислуживать ему, только следите, чтобы писем не носил. Мне тут асикрит Стефан каялся, что Михаил совращает его в иконопоклонство. Но Стефан богобоязнен: помнит заповедь «царя чтите», – по губам императора пробежала усмешка, – и не внимает песням иноземных сирен… Да, так ты понял насчет палестинцев… как там их? Феофан и…
– Феодор, государь.
– Сколько им лет?
– Около шестидесяти.
– Впереди гроб, а они всё никак угомониться не могут, монахи!.. Что им не сиделось в своей Палестине? Помнится, таких бродяг египетские отцы называли родом бесплодным и ни к чему не годным… Ладно, ступай. Как узнаешь что-нибудь, сразу докладывай.
Весна и лето принесли новые плачевные вести с Сицилии: хотя под Кастеллючио ромеи разбили агарян, но в области Этны арабы захватили множество пленных, а другие отряды грабили Эолийские острова и взяли крепость Тиндаро. Между тем с востока доходили известия, что силы мятежных персов окончательно выдохлись, и возникли опасения, что Мутасим, расправившись с Бабеком, не упустит случая выступить против ромеев, а это было бы так некстати… Император хмурился, часто бывал задумчив и много молился ночами. Патриарх болел, и синкеллу снова пришлось заняться делами церковного управления. Императрица опять ждала ребенка и возилась с дочерьми. Фекле шел четвертый год, она болтала без умолку, задавала самые странные и неожиданные вопросы – например, «почему море не закипает, когда солнце в него садится», – капризничала и вообще была весьма своенравна. Феодора иногда уставала от нее, но, с другой стороны, ее веселая болтовня служила матери развлечением. Мария вечерами под разными предлогами пропадала в гостях у Нонны и почти каждый раз возвращалась оттуда с сияющим лицом…
В конце июня спафарий Каллона и асикрит Стефан заявили, что разрывают общение с иконоборцами – увещания синкелла Михаила, наконец, подействовали. Новоявленные иконопочитатели назвали патриарха Антония «еретиком, состарившимся в нечестии» и «обманщиком благочестивых людей», но про императора не осмелились говорить что-либо в порицание, только сказали, что готовы «стоять за веру до пролития крови и отнятия имущества». Это обращение вызвало скандал: хотя некоторые придворные были тайными иконопочитателями и кое-кто из них не причащался с иконоборцами, однако никто не выражал своих воззрений на иконы публично, как это сделали Каллона и Стефан. Император не стал долго церемониться и приказал сослать обоих на остров Антигону под надзор в один из тамошних монастырей, а их имущество пока опечатать, если же они не переменят взглядов, забрать в казну: Феофил готов был терпеть иконопочитателей и на придворной службе, но нарочитое выставление ими своего «благочестия» его раздражало. У Каллоны в доме устроили обыск и нашли несколько посланий синкелла Михаила, а также письмо с Афусии от палестинцев Феодора и Феофана. Последнее содержало ямбы против покойного Льва Армянина:
«Подобно людям, что гадают по полету птиц,
Неверья Богу царь исполнен, злобы злой сосуд,
Негодных, мерзких, злых людей послушав,
Иконы зло низверг, безбожник и глупец,
Поверив, будто царства крепость даст ему
Господь, – однако всуе жалкий обманул себя:
Поруган в образе Своем, Христос наш Бог
Венчал злодея в правом гневе поруганьем.
Зло злой свою извергнув душу, в ад сошел
В день славный Рождества Спасителя и Бога,
Лишившись царства на земле злославный
И потеряв, несчастный, вечное навек».
Стихи эти были давно знакомы императору – они распространялись в списках еще в царствование его отца. Михаил смотрел на это сквозь пальцы, но Феофил после издания эдикта против иконопочитания приказал выяснить, кто написал эти ямбы, однако сделать это до сих пор не удавалось. В письме же палестинцев к Каллоне прямо говорилось, что они посылают ему свои стихи – итак, авторство было выяснено, и при дворе все понимали, что обоим братьям не поздоровится. Василевс не любил подобных сочинений, а теперь был к тому же раздражен из-за выходки Каллоны и Стефана и потому решил примерно наказать монахов, тем более, что они были иноземцами: если даже чужакам будет позволено безнаказанно оскорблять августейших особ, то какого почтения тогда ждать от собственных граждан?!
Феофил немедленно послал на Афусию чиновника, приказав доставить палестинцев в столицу. Одновременно он вызвал к себе Христодула, молодого асикрита, двоюродного племянника Варды, недавно начавшего служить в императорской канцелярии. Этот юноша был очень усерден, протоасикрит Лизикс неоднократно хвалил его перед императором и однажды обмолвился, что Христодул к тому же сочиняет неплохие ямбы.
– Господин Христодул, – сказал василевс, – я знаю, ты пишешь стихи?
– Да, государь, – ответил тот смущенно. – Правда, это только так, опыты… До древних образцов им далеко!
– Ничего, сейчас пока и не нужно, чтобы ты гонялся за древними образцами. Вот, взгляни! – император протянул молодому человеку листок с сочинением афусийских изгнанников. – Нравятся тебе эти стихи?
