Не надо пытаться это понять, – внушала она себе, – не надо об этом размышлять. Лучше просто молиться за Феофила, за Льва, за всех и предавать всё Богу – «и Он сотворит»… Но сердце ныло от недоумения, боли и тоски. Лев тоже ничего не смог объяснить Кассии, он лишь заметил в письме, что император, вероятно, был сильно раздражен против палестинцев, но что именно его так разгневало, Математик сказать не мог. Впрочем, последнюю часть задуманной кары – отдать братьев в руки агарян – василевс всё же отменил, и это, как думал Философ, показывало, что у августейшего действительно был припадок гнева, но быстро прошел. Однако всё это было лишь предположениями и в любом случае мало утешало.
Лев между тем в последние полгода стал писать реже. Возможно, он и не замечал этого, да и где ему было заметить: преподавание, участие в благоукрашении дворца, императорская и патриаршая библиотеки, наконец, общение с василевсом и синкеллом, ставшее гораздо более свободным после перехода Математика к иконоборцам, – живое общение, чей голос, разумеется, звучал громче, чем тихий шелест писем…
Начался декабрь, и Кассия взялась перечитывать жития святых, чья память праздновалась в этот месяц: ей пришла мысль сказать сестрам несколько поучений на основе разных случаев из жизни подвижников. Когда она перечла житие Пяточисленных мучеников, ей захотелось написать в честь них стихиру, тем более что приближался день их памяти – 13 декабря. Однажды днем, когда игуменья была у себя в келье, Анна зашла к ней с письмами, только что принесенными в обитель.
– Взгляни, – сказала Кассия сестре, – я написала стихиру святым Евстратию, Мардарию и прочим, скоро их память, помнишь?
– Да, я очень люблю их житие! Это ведь там Евстратий говорит про Платона и Гесиода?
– Там, да, – игуменья улыбнулась, но как-то невесело, встала и подошла к окну.
Анна взяла лист и прочла:
«Выше образованности эллинов
вознесли святые мученики мудрость апостолов,
книги риторские оставив
и в рыбарских отличившись,
ибо в тех – словесное красноречие,
в богоречии же некнижных
научились они богопознанию Троицы,
в нем и молят сохраниться в мире душам нашим».
– Красиво! Но… что это ты вдруг напала на эллинскую образованность?
– А какой от нее прок, Анна? – со вздохом спросила игуменья, и в ее голосе прозвучала досада. – Можно подумать, она кому-нибудь помогла спасти душу! Не чаще ли мешала?
– Мать, ты что? – удивилась Анна. – Что опять случилось? – она с тревогой глядела на сестру. – Ты что, всё расстраиваешься из-за Льва, да?
– Из-за него тоже. Но не только, – Кассия села на кровать и устало откинулась спиной к стене. – Садись, что ли, – Анна села на стул. – Ты водила меня на беседу с философом, а теперь куда поведешь? Теперь идти не к кому, а вопросы остаются… хоть и другие, но разве легче!.. Лучший друг ушел к еретикам. Тот, кто мог бы стать моим мужем – еретик с самого детства. Человек, который был бы для меня лучшим духовным наставником – начальник ереси!.. Зато с моими единоверцами мне сложно дружить, потому что нам, по большому счету, не о чем говорить… А почему не о чем? Потому что я… слишком полюбила всю эту эллинскую образованность, а они читают жития и поучения отцов и тем довольны бывают… Знаешь, мне иногда кажется, что они разумнее меня! А еще они любят рассуждать о том, когда же «Бог поразит нечестивых еретиков», а я тоскую оттого, что не могу встречаться и беседовать с этими самыми еретиками об «эллинских баснях» и обо всем прочем… Один из моих родственников лишен церковного поминовения, потому что общался перед смертью с еретиками, и его запретил поминать не кто иной, как мой духовный отец… которого я каждый день прошу вымолить мне у Бога хоть малюсенькое местечко рядом с той небесной обителью, где он сейчас живет… А ведь он, после того как стал монахом, не читал никаких Платонов и Гесиодов…
Голос игуменьи задрожал, и она умолкла.
– Но ведь отец Феодор сам благословил тебя когда-то изучать философию, а не идти скорей в монастырь, как ты хотела, – сказала Анна. – Значит, он провидел, что тебе предназначен от Бога другой путь! Ты же всегда верила в это, ты сама говорила, что видишь промысел в том, как всё вышло, да и другие говорили тебе об этом – и Лев, и Иоанн! Что ж ты засомневалась? Ведь ничто не изменилось! А если что-то и неприятно, так ведь жизнь не может состоять из одних приятностей, – Анна воодушевилась. – Ты выбрала этот путь, и я думаю, тут как с земными дорогами, когда несколько дорог ведут в один город: каждая идет по своей местности, со своими красотами и трудностями, идущий через горы не увидит моря, а идущий вдоль моря не полюбуется на горы… Может, это иногда и горько, но ведь мы идем по дороге, чтобы в город попасть, а не просто на окружающую красоту поглядеть!
Кассия подняла глаза на сестру.
– Как ты хорошо сказала про дороги!.. Кажется, пора избрать тебя игуменьей вместо меня, а то я совсем перестала что-либо понимать…
– Глупости! Просто иногда и сильные нуждаются в поддержке, пусть и самой слабенькой… Даже Спасителю понадобился Симон Киринейский, чтобы помочь понести крест! А что люди живут в ереси или в грехах, так мы же не знаем, что с ними дальше будет, может, они еще быстрее нас покаются и спасутся!.. Зато, по крайней мере, есть повод молиться! Я вот, знаешь, мать, за себя так никогда не молилась, как иной раз молюсь за других… Даже вот и за моего Михаила, хотя при жизни-то я его не особенно любила…
– Да, ты права… Так что, плохую я стихиру написала, по-твоему?
– Что ты, очень хорошую! Не переделывай, Кассия! Да ведь там, в общем, всё правильно сказано, с другой-то стороны, – Анна улыбнулась.
Когда сестра ушла, игуменья некоторое время сидела, задумавшись, а потом достала тетрадку, куда записывала эпиграммы, раскрыла и написала:
«Оградою встает друзей любовь.
Друг друга и страна страну спасает».
На следующий день Кассия перечитала в Послании апостола Павла к римлянам то место, где говорилось о рождении Ревеккой Иакова и Исава: «Ибо, когда они еще не родились и не сделали ничего доброго или худого – дабы изволение Божие в избрании происходило не от дел, но от Призывающего, – сказано было ей: больший будет в порабощении у меньшего, как и написано: Иакова Я возлюбил, а Исава возненавидел…»
Эти слова всегда казалось ей страшными, а теперь она совсем перестала понимать их. Толкование Златоуста, что Бог предвидел добродетель Иакова и злонравие Исава, а потому одного возлюбил, а другого нет, мало что объясняло. Может быть, легко так рассуждать, когда речь идет о явных святых или злодеях, но ведь большинство людей не таковы, в них есть и хорошее, и плохое… Притом многие святые учили, что жизненные бедствия и даже внешне «дурная» смерть – еще не свидетельство гнева Божия, а благополучная жизнь и «красивая» кончина – не свидетельство Его благоволения…
«Итак, не от желающего и не от подвизающегося, но от Бога милующего. Ибо Писание говорит фараону: для того самого Я и поставил тебя, чтобы показать над тобою силу Мою и чтобы проповедано было имя Мое по всей земле. Итак, кого хочет, милует; а кого хочет, ожесточает…»
