На другой день Феофил давал прием в своей любимой Фиале Триконха, как всегда, восседая на драгоценном троне под белоснежной «летящей» аркой – она покоилась на двух столь тонких беломраморных колоннах, что издалека казалось, будто она парит в воздухе. У самой арки стояли доместики схол, доместик экскувитов и димархи венетов и прасинов, руководившие пением; остальная свита василевса располагалась на широких беломраморных ступенях. Посреди огромного двора возвышалась большая медная чаша с краями, отделанными серебром и с золотой шишкой посередине: во время приемов ее наполняли фисташками, миндалем и орехами, а из шишки вытекало смешанное с медом вино – все это мог отведать каждый из присутствовавших, в том числе музыканты и певцы. Эти приемы всегда проходили весело, со множеством славословий, пения, музыки и танцев, а на этот раз в честь победы над арабами Феофил многим пожаловал различные чины и награды.
Но нынешний триумф императору хотелось отметить по-особенному, поэтому на скачках, устроенных на следующий день на Ипподроме, Феофил сам взошел на колесницу в голубом одеянии возницы венетов и принял участие в первом утреннем забеге. Поначалу известие о том, что василевс будет править одной из колесниц, при дворе не все приняли с восторгом: хотя открыто никто ничего не говорил, но между собой некоторые перешептывались, что император «унижает царское достоинство», становясь рядом с простыми возницами. Разумеется, для своего удовольствия василевсы устраивали бега – но в узком кругу, на ипподроме при дворце Святого Маманта, а никак не на публике… Однако уже на другой день Лев успокоил умы: в разговоре с эпархом Философ с улыбкой заметил, что император собирается поступить в некотором смысле очень по-философски – сам выступить в роли своего собственного символа, ведь возница-победитель символизирует победоносного василевса. Это объяснение стараниями, в первую очередь, Феоктиста быстро распространилось при дворе, и пересуды прекратились. Простые же граждане с самого начала были в восторге: ради небывалого зрелища стадион был совершенно забит, люди сидели чуть ли не на головах друг у друга. Когда у барьера показалась вместе с тремя другими колесницами белая императорская, запряженная четверкой скакунов в пурпурной с золотом упряжи, народ разразился приветственными криками и славословиями, а как только лошади рванулись вперед, шум поднялся такой, что Феодора потом призналась мужу:
– Мне показалось, потолок ложи упадет на нас от этих воплей!.. И я ужасно боялась за тебя! – хотя, конечно, никто из возниц не стал бы соперничать с василевсом и мешать ему так, как это было принято на скачках, но всё же и он не был огражден от какого-нибудь несчастного случая…
Разумеется, император пришел первым, под неистовые крики зрителей:
– Прекрасно прибыл, несравненный возница!
Когда Феофил поднялся в свою ложу, увенчанный лавровым венком, по Ипподрому провели первую вереницу пленных агарян и пронесли часть военных трофеев – их распределили так, чтобы устраивать показ после каждого заезда. Пока процессия совершала круг по арене, димы пели славословия:
– Слава Богу, Владыке всех! Слава Творцу и Создателю всяческих! Слава Богу, победившему агарян! Слава Богу, Всецарю веков! Слава Богу, укрепившему православного императора! Слава Богу, на нас человеколюбно призревшему! Слава Богу, поразившему христоборных исмаильтян!
Торжества, раздачи денег и наград длились еще несколько дней, а затем жизнь вновь вернулась в обычную колею. Император по-прежнему еженедельно совершал выезды во Влахерны, и в последнюю пятницу сентября, уже на обратном пути, когда он, помолившись в часовне у колонны Константина, вышел и собирался сесть на коня – великолепного вороного скакуна, подаренного Феофилу стратигом Арменьяка чуть больше года назад, – ему в ноги вдруг бросилась женщина в темных одеждах и с плачем закричала:
– О, государь, этот конь мой! Из-за того, что ты взял его, мой муж погиб, и ты – виновник моего вдовства!
Такая дерзость всех ошеломила, вдовицу тут же схватили и оттащили от василевса. Феофил, удивленный этой выходкой, велел отвести женщину во дворец и держать там до его возвращения, а вернувшись, тут же распорядился ее позвать и расспросил самолично. Вдова приехала в столицу из Арменьяка. Ее муж служил стратиотом и, много раз участвуя в сражениях, всегда возвращался невредимым – не только за счет собственной доблести, но и благодаря коню: удивительно быстроногий и чуткий к опасности, он не раз спасал своего хозяина от верной гибели. На этого-то коня и положил глаз стратиг фемы: неоднократно он выпрашивал его у стратиота, сулил баснословные деньги, но хозяин не соглашался расстаться с верным спутником. Разозленный стратиг в конце концов разжаловал стратиота, не желая, чтобы тот маячил у него перед глазами со своим конем. Воин вернулся домой и жил спокойно, обрабатывая землю и утешаясь детьми. Однако прошлым летом, после того как император за обедом выразил желание заиметь нового хорошего коня для выездов, лучше всего вороной масти, стратиг Арменьяка, под предлогом угождения василевсу, силой забрал у стратиота его любимца, якобы по высочайшему приказанию, и подарил Феофилу от своего имени. Между тем, собирая войско для похода на арабов, император приказал ополчаться всем стратиотам восточных фем, в том числе и выбывшим ранее из войска по каким-либо причинам, и воину, лишившемуся своего коня, пришлось идти в поход, где он погиб при взятии Запетры. Вдова была уверена, что если бы с ним был его конь, ее муж остался бы жив… Между тем после смерти мужа перед ней и четыремя детьми встал призрак нищеты, и женщина, слышавшая о правосудии императора, решилась искать у него защиты – это была ее последняя надежда. Выслушав печальную повесть, Феофил немедленно повелел позвать стратига Арменьяка, всё еще находившегося в Городе со времени триумфальных торжеств, и расспросил его, откуда он взял коня для подарка. Тот принялся уверять, что конь его собственный, взятый в качестве трофея в одном из прошлых сражений.
– Да, господин стратиг, – сказал Феофил сурово, – ты действительно умеешь сражаться с нашими подданными и забирать у них трофеи! – и он приказал позвать вдовицу.
Узнав женщину, стратиг побледнел и, ввиду бесполезности дальнейшей лжи, упал в ноги василевсу, моля о пощаде. Суд императора был краток: стратиг смещался с должности, а вдовица с сыновьями назначались наследниками его состояния наравне с его собственными детьми. Покинув дворец, осчастливленная просительница тут же отправилась в Великую церковь благодарить Бога и молить о благоденствии императора и всего августейшего семейства.
– Право же, если бы существовал тот суд в подземном царстве, в который верили древние эллины, – сказал в тот день за обедом логофет дрома, – то наш государь, без сомнения, занял бы верховное место над Эаком, Миносом и Радамантом! Ибо насколько они превосходили справедливостью своих современников, настолько, думаю, августейший превзошел этих судей, вместе взятых!
– Из твоих уст, господин Арсавир, – заметил император с улыбкой, – подобная похвала звучит особенно убедительно, ведь о моем нелицеприятии тебе тоже хорошо известно. Но право же, я не хотел бы попасться самому себе под горячую руку!
