…В середине октября в столице породил много толков неожиданный случай: после землетрясения – легкого и не вызвавшего особых разрушений ни в Городе, ни в окрестностях – с бронзовой статуи императора Юстиниана на дворе Святой Софии упали огромные позолоченные перья, венчавшие его корону. Это произошло утром, а к полудню весь двор был полон народа: подходили, смотрели, цокали языком, яростно жестикулируя, рассуждали о возможностях поднять перья на статую, кое-кто даже спорил на деньги, поднимут или не поднимут… На Августеоне тоже толпились любопытные, грызли жареные фисташки и обсуждали происшествие – случай не из приятных, поскольку было действительно не очень ясно, как вернуть перья обратно: колонна, облицованная гладкими пластинами из позолоченной бронзы, была так высока, что было невозможно забраться наверх, просто приставив лестницу. Возводить леса посреди храмовой площади?..
После полудня императору доложили, что его хочет видеть человек, уверяющий, что знает, как поднять перья на статую. Феофил велел позвать его, и перед василевсом предстал невысокий, худой, жилистый мужик, бедно одетый и заросший густой бородой едва не по самые глаза. Агафодор – так его звали – когда-то работал в бродячем цирке, а потом стал кровельщиком и уже много лет трудился на строительстве самых разных зданий. Он попросил позволения поговорить лично с императором без свидетелей, и Феофил повелел всем отойти, а сам отвел кровельщика к окну. План, предложенный Агафодором, сначала показался василевсу сущим безумием, но, поразмыслив и выслушав клятвенные уверения кровельщика, что у него «всё получится, Божьим содействием и августейшими молитвами», Феофил дал добро.
«Если получится, – загадал он, – у меня родится сын!»
Мария пока так и не зачала ребенка, между тем Алексея в любом случае нужно было в ближайшее время отправлять на Сицилию, поскольку арабы с новыми силами осадили Кастроджованни. Муселе и сам горел желанием «навести в Лангобардии порядок», молил послать его туда, и Феофил уже дал согласие – а вопрос о наследнике престола стоял по-прежнему…
Агафодор, снабженный по приказу императора дротиком и большим мотком толстой веревки, залез на кровлю Святой Софии на уровне окон в барабане купола, аккуратно размотал веревку, складывая кольцами и следя, чтобы не возникло зацепок и путаницы, привязал один конец к дротику, а другой закрепил на крыше, долго примеривался и, наконец, метнул оружие в статую Юстиниана. Народ со двора храма предусмотрительно разогнали, на случай, если кровельщик промахнется, но бросок был точен: дротик прошел между задних ног лошади, а когда кровельщик потянул за веревку, встал в распор. Тогда Агафодор с помощью других рабочих натянул веревку – статуя возвышалась как раз вровень с крышей Великой церкви – и намертво закрепил конец на крыше. Только теперь в толпе стали догадываться, к чему всё клонится, и Августеон загудел, словно улей. Тем временем Агафодор снял обувь и лишнюю одежду, оставшись только в штанах, и, взяв в руки длинный тонкий шест, вступил на веревку.
На площади и во дворе Великой церкви воцарилась такая тишина, словно все люди вмиг умерли. У Феофила, наблюдавшего за происходящим с верхней площадки портика, окаймлявшего Августеон со стороны дворца, перехватило дыхание: на мгновение вся затея вновь представилась ему безрассудной и обреченной на трагический конец, но император взял себя в руки и принялся мысленно молиться. Стоявшая рядом Феодора судорожно вцепилась в руку мужа и не выпускала ее до самого окончания «смертельного представления». Варда с Петроной, эпарх и еще некоторые бывшие тут же придворные тоже глядели, затаив дыхание, а Феоктист даже охнул и зажмурился, когда в какой-то момент Агафодор качнулся в сторону… Однако кровельщик удержался и благополучно достиг колонны. Когда он оказался рядом со статуей, по площади пронесся громкий вздох, а затем все разразились буйными криками и аплодисментами. Дальше всё было достаточно просто: Агафодор спустил вниз бечевку, поднял с ее помощью веревку, по ней поднял необходимые инструменты, потом протянул через верх статуи толстую веревку и спустил вниз рабочим, те затянули перья наверх, а кровельщик следил, чтобы они встали ровно на место. К вечеру статуя приобрела свой прежний вид, и Агафодор, получивший сотню номисм от императора и множество похвал от придворных, отправился праздновать успех в ближайшую таверну, куда восхищенные граждане доставили героя буквально на руках.
Горожане обсуждали происшествие много дней, и в народе, наряду с восторженными рассказами о подвиге Агафодора, поползли рассуждения о причинах падения перьев. Очевидно не без участия иконопочитателей, пошли разговоры о том, что Юстиниан Великий, с которым придворные панегиристы в последнее время частенько сравнивали Феофила, таким образом показывал императору, что он должен «знать свое место», что ему всё равно не сравняться со своими великими предшественниками – конечно, потому, что он зломудрствует против православной веры, – и что Господь вскоре «сломит гордыню василевса»… Впрочем, слухи эти имели и другое основание: хотя на восточной границе стояло затишье, к ноябрю стали доходить вести, что халиф Мутасим взбешен разгромом Запетры, поклялся жестоко отомстить ромеям и, всё еще занятый борьбой с персами Бабека, ожидает благоприятного времени, чтобы двинуть войска на Империю…
2. Анзенский холм
Нам не осталось ни думы другой, ни решимости лучшей,
Как смесить с супостатами руки и мужество наше!
(Гомер, «Илиада»)
Как только прошла зима, и судоходство стало безопасным, Алексей Муселе со значительным войском отправился на Сицилию – и прибыл вовремя. Арабы всё-таки смогли ворваться в Кастроджованни, обнаружив один не охранявшийся проход в город. Однако, поскольку защитники заперлись во внутренней крепости, а агаряне уже не имели сил к дальнейшей осаде, они вступили в переговоры и, получив от жителей выкуп и обещание в дальнейшем платить ежегодную дань, сняли осаду и ушли в Палермо. Но, хотя Кастроджованни избежал разорения, арабы, воодушевленные богатой добычей, бросили все силы на осаду другой важной крепости, Чефалу, находившейся на северном берегу острова, в сорока восьми милях от Палермо. И здесь прибывшие во главе с кесарем подкрепления решили дело в пользу Империи: после нескольких столкновений под Чефалу с ромейскими войсками агаряне сняли осаду и удалились. Отстояв Чефалу, Муселе остался на Сицилии, чтобы хоть немного усмирить арабов и пресечь их слишком наглые выступления, хотя, конечно, об освобождении острова от неверных пока не могло идти речи, тем более что из Империи дошла нерадостная новость: Мутасим расправился с восставшими персами Бабека и готовил большой поход на ромеев – а это означало, что войска теперь понадобятся на восточной границе.
Действительно, вести с востока доходили самые угрожающие: халиф не просто собирался отомстить за Запетру, но намеревался взять приступом Аморий – родной город покойного императора Михаила и родину Феофила. 5 апреля Мутасим с огромным войском – говорили, что еще ни один халиф никогда не водил с собой в поход таких сил – выступил из Самарры, куда перенес свою столицу, и двинулся к границам Империи. На щитах воинов он велел начертать надпись: «Аморий». Другой целью халифа, согласно донесениям разведки, являлась Анкира. Арабы встали на расстоянии дня пути от Тарса, на реке Ламис, где халиф решил выждать, чтобы разведать обстановку в ромейской земле.
