Император, не теряя времени, выступил навстречу врагам. Командующими в войсках были дядя императрицы Мануил и Феофоб, особенно отличившийся в походе на Запетру со своими персидскими турмами. Поскольку разведка доносила, что вражеское войско по численности сильно превышает ромейское, некоторые архонты, в том числе Мануил, советовали императору оставить мысль о защите Амория, а просто вывести оттуда население и войска и тем спасти их от вражеского нашествия. Но Феофил не согласился сдать свою родину собственными руками: такое унижение было бы слишком символически мрачным. К тому же стратигом Анатолика был Аэтий, достаточно опытный в военном деле, и император полагал, что он сможет защитить город, особенно если послать туда подкрепление. Дойдя до Дорилея, Феофил разделил армию, отправив в Аморий значительные силы во главе с друнгарием виглы Константином Вавуциком и патрикием Феофилом, а сам с остальными войском, числом около двадцати пяти тысяч, двинулся в Каппадокию, чтобы заградить арабам путь на Анкиру.
Мутасим тоже разделил свои войска, отправив часть под командованием Афшина к ущелью Дарб-ал-Хадас, откуда посланные должны были вторгнуться в ромейскую землю. Сам халиф собирался идти на Анкиру: 19 июня выступил авангард под командованием турка Ашнаса, за ним на другой день двинулась еще часть войск, а 21 июня вышел и сам Мутасим. Тут разведка донесла халифу, что ромеи ждут его в засаде по ту сторону Ламиса, и Мутасим послал Ашнасу письмо с приказом остановиться и поджидать арьергард, а пока отправить отряд для захвата в плен греков, чтобы вытянуть из них сведения о неприятеле. Ашнас так и поступил и к середине июля узнал, что Феофил, получив известие, о вторжении в ромейские пределы со стороны Арменяка большого арабского войска, оставил часть своих сил сторожить дорогу на Анкиру, а сам с Мануилом и Феофобом отправился к крепости Дазимон, навстречу Афшину. Тогда халиф послал к Афшину гонца с письмом, приказав Ашнасу сделать то же самое, и пообещал десять тысяч дирхемов тому, кто доставит послание по назначению: в нем было предупреждение Афшину о том, что на него идет ромейский василевс, и приказ пока не двигаться вперед. Однако письма не дошли до военачальника – он уже далеко углубился в византийские пределы, и 21 июля ромеи, приближаясь к Дазимону, увидели вражеские войска и остановились у высокого скалистого холма Анзен. Бесплодная местность не располагала к стоянке, но император и не собирался тут задерживаться, желая как можно быстрее вступить в бой. Они с Мануилом поднялись на холм, чтобы с высоты обозреть неприятельские силы.
– Мне кажется, их меньше, чем нас, – сказал император, окинув взглядом сначала свои, а затем арабские полки, но, видя, что доместик схол покачал головой, посмотрел повнимательнее. – Или одинаково?
– Сравни, государь, у кого гуще лес копий, – ответил Мануил.
– Да, пожалуй, их больше… Надо решить, как лучше развернуть бой.
– Мне кажется, было бы разумнее напасть на них ночью, августейший.
– Ночью? Конечно, ночью не так жарко, – император вытер пот со лба, – но не слишком ли это рискованно? Ладно, обсудим на совете!
На военном совете, состоявшемся в шатре василевса, мнения разделились: Феофоб был согласен с Мануилом относительно ночной атаки, но большинство архонтов считали, что следует выступить на рассвете – так и решили.
В начале боя ни одна сторона не имело решающего перевеса и было неясно, чего ожидать в дальнейшем. Солнце всходило тусклым и чуть красноватым, и император поглядывал на него с беспокойством: это сулило дождь к вечеру, а то и раньше. Мануил ударил во фланг арабам, и те не выдержали натиска ромеев, стали отступать, а затем и вовсе ударились в бегство. Потери арабов составили несколько тысяч. Обрадованный Феофил решил лично укрепить другой фланг и направился туда вместе со своими тагмами и персидскими турмами. Приближался полдень, и император уже надеялся до наступления самой сильной жары расправиться с неприятелем.
Но случилось непредвиденное. Афшин, увидев, что события оборачиваются против него, пустил в дело турецкую конницу, и та открыла бешеную стрельбу из луков – поток стрел буквально заслонил солнце. Ромеи не могли под таким обстрелом преследовать врагов и остановились. Афшин, получив передышку, быстро перегруппировал войска и вновь перешел в наступление. Между тем центральные отряды ромеев, поражаемые тучей стрел, не видя императорского стяга на прежнем месте, дрогнули и начали отступать – сначала в боевом порядке, как положено, но когда агаряне усилили натиск, центр постепенно обратился в бездумное бегство. Фронт был разорван, войска смешались, сражение стало беспорядочным и продолжалось почти до вечера: одни из ромеев бежали, другие отчаянно сопротивлялись.
Императорские тагмы вместе с персами обступили василевса и стали под непрерывным обстрелом врага отступать к Анзенскому холму, теряя множество убитых и раненых. И тут хлынул дождь. Не прошло и четверти часа, как стрельба прекратилась: тетивы турецких луков размокли и сделали оружие, решившее ход битвы, совершенно негодным к действию.
– Слава Богу! – выдохнул Феофоб.
– Чуть бы раньше! – Феофил скрипнул зубами.
Остатки ромейского войска поднялись на холм и сдерживали натиск врага до самой темноты. Ночь положила конец бою, но было ясно, что арабы не отступятся: соблазн захватить в плен самого императора, скорее всего, заставит их вынести любые трудности, тем более что возможностей для долгого сопротивления ромеев не имели, а помощи ждать было неоткуда. Феофил ходил по лагерю, как разъяренный лев, пока, наконец, Феофоб почти насильно не отправил его спать, заметив, что «бегать туда-сюда по лагерю – занятие не для императора». Входя в шатер, Феофил вспомнил, как похожими словами Иоанн Грамматик когда-то осадил его в «гостевой» келье Сергие-Вакховой обители, и усмехнулся: то, что тогда казалось ему едва ли не «концом света», представлялось теперь таким ничтожным и мелким… «Вот уж точно: когда смерть придет, так сразу забудешь, какой тяжелой казалась вязанка хвороста! – подумал он с горечью. – Недаром отцы советуют всегда думать о том, что могут случиться бедствия гораздо худшие, чем те, которые мы терпим… Только постоянно жить с такими мыслями, с готовностью к худшему – многие ли могут? У меня никогда не получалось… верно, и не получится…»
Конечно, заснуть он не мог. Он лежал в шатре, закрыв глаза, и думал о том, что ждет его самого и его людей. Наверняка арабы сейчас думают, как нанести им решительный удар… Сколько времени можно продержаться на этом холме? День, два, три? А потом кончится вода… Нет, живым он им не дастся! Но пасть от руки неверного – тоже «прекрасная» перспектива… На радость иконопоклонникам! Он представил, какое поднимется среди них злорадство, если он будет убит или взят в плен магометанами, какие послышатся речи: «Бог покарал за нечестие противника святых изображений!» Феофил стиснул зубы. Вот дьявол!.. Но если это кара не за нечестие, то за что?.. И кара ли это? Быть может, вразумление… Но что он должен тогда понять?!..
Феофил приложил руку ко лбу. Ощущение было таким, будто начинается жар. Только этого еще не хватало!..
«Как буря сквозь пустыню проходит, – вдруг всплыли в уме слова, – от пустыни исходящая от земли, страшное видение и жестокое открылось мне…» Откуда это?.. Он не мог вспомнить. «Преступающий преступает, и беззаконнующий беззаконнует…» Исаия, кажется?..
