Аморий! Что будет с ним? Придти ему на помощь вряд ли удастся… Защитить бы Анкиру!.. Что там с войском, оставленным на Ламисе? Удалось ли задержать остальных арабов?.. А что стало с Мануилом?..
Мысли его вновь вернулись к Анзену. «Я всё еще думаю о городах, тогда как, пожалуй, пора подумать об участи своей бессмертной души, – усмехнулся он. – Странно, что мне совсем не хочется об этом думать… Феодора! Что, если я ее больше не увижу? А ведь я так и не сказал ей…» – тут он услышал легкий шорох и открыл глаза. В шатер почти бесшумно проник Феофоб и, видя, что император собирается заговорить, приложил палец к губам. Феофил приподнялся на локте, и перс, склонившись, зашептал ему в самое ухо:
– Увы мне, государь! В наших рядах измена!
Оказывается, было уже далеко за полночь, Феофоб решил лично обойти стражу, и ему случилось подслушать разговор двух стражников-персов с врагами. Они говорили по-арабски, но Феофоб, разумеется, понял слова: персы просили у агарян мира и жизни взамен на выдачу императора, обещая вернуться вновь под знамена халифа и «служить ему и Аллаху до последней капли крови»… Изменники тут же получили от Феофоба меч в спину, но перс не знал, нет ли в лагере других предателей.
– Государь, думаю, мешкать нельзя! Мы должны как можно быстрее вырваться отсюда, иначе тебя ждет плен, а остальных погибель! Наши лошади уже отдохнули, думаю, мы сможем прорваться, если пойдем плотным строем!
Известие, принесенное Феофобом, несмотря на сокрушительность, казалось, не произвело на императора никакого впечатления: как когда-то в монастыре на берегу Ликоса, слушая в скриптории рассказ Лии о жизни игуменьи и сестер, Феофил словно бы перестал что-либо ощущать, так и сейчас он перешел порог чувствительности. Он сел, откинул со лба спутанные волосы и сказал меланхолично:
– Что ж, хорошо, что ты оказался в нужное время в нужном месте. Но есть ли от этого теперь какой-то прок? Я сомневаюсь, что мы сможем прорваться. Скорее всего, нас перебьют и насадят наши головы на кол… Мы в окружении агарян и даже не знаем, сколько их вокруг и как они вооружены. Может, они уже вырыли вокруг холма ров, куда мы как раз и угодим… К тому же далеко не у всех есть кони. Как спасти остальных?
– Главное, государь, чтобы прорвался ты с архонтами! – горячо зашептал Феофоб. – А остальные… Дал бы Бог спасение тебе, а прочие уж сами о себе позаботятся! – и, видя, что меланхоличное выражение не сходит с лица императора, перс вдруг схватил его обеими руками за плечи и стиснул так, что хрустнули кости. – Государь, очнись! Клянусь, я выведу тебя отсюда! Нельзя мешкать! – и, с силой встряхнув своего царственного шурина, прошипел ему в лицо: – Да очнись же, дьявол побери!
Император действительно «очнулся» и толкнул Феофоба кулаком в грудь.
– Отпусти, калекой меня сделаешь! Вот дьявол! – Феофил рассмеялся. – И силища же у тебя! – он по очереди потер оба плеча, а перс смущенно улыбался. – Который час?
– К рассвету уже, августейший. Прости за грубость!
– А! – василевс махнул рукой. – Иди, собирай всех, кого можно! Даст Бог, прорвемся!
Феофоб ушел, а император опустился на колени перед небольшим походным Распятием и принялся молиться. Когда он вышел из шатра, небо на востоке начинало светлеть. Лагерь спал. Феофоб собрал только конников – свиту императора, военачальников, отборных воинов из тагм и основную часть своих персов, пригрозив последним, что если они вздумают что-нибудь «учудить», он достанет их «даже с того света». Остальные, конечно, должны были проснуться, когда начнется дело, но их приходилось предоставить самим себе… Собирались в полной тишине – даже из лошадей ни одна не заржала, словно и животные чуяли, что предстоит опасное предприятие. Перед тем как сесть на коней, кратко помолились, император благословил всех и сам всем поклонился в пояс, испрашивая прощения, а предстоявшие упали перед ним в землю: каждый понимал, что исход дела может быть любым…
«Что ж, посмотрим теперь, сработает ли теория “прохода”», – усмехнулся Феофил, вспомнив стратегему о том, что врагам всегда надо оставлять хотя бы небольшую возможность для бегства, поскольку в безвыходном положении люди от отчаяния становятся способны на всё и даже могут в итоге выйти победителями из проигранной, казалось бы, битвы. Это была последняя связная мысль, пришедшая ему в голову. Всё дальнейшее показалось страшным сном. Авангард персов, обнажив мечи, с криком: «С нами Бог!» – рванулся вперед, за ним последовали остальные, группу замыкали опять персы. Император был в центре, окруженный плотным строем, впереди него ехал Феофоб, не переставая стрелять из лука. Вопль стоял ужасный, арабы делали всё возможное, чтобы не дать ромеям ускользнуть, однако внезапность прорыва сыграла решающую роль: основные силы агарян не сумели сразу подтянуться, а ромеи разили направо и налево с неистовым ожесточением, оставляя за собой множество трупов – и погибая сами. Император видел, как один за другим справа и слева падают с коней его люди. Если бы не персы Феофоба, вряд ли им удалось бы прорваться. Но всё-таки удалось. Когда они уже оторвались от врагов и, не сбавляя скорости, поскакали вперед, сзади некоторое время слышался топот арабских коней и яростные крики – Феофил различил слова «Насир» и «шайтан»…
Желтые от пыли и усталости, голодные и палимые жаждой, они достигли Хилиокомской равнины к северу от Амасии, где нашли остатки бежавшего с поля битвы войска, стоявшего там плохо упорядоченным лагерем. Император с трудом слез с коня и ухватился за седло: силы окончательно покидали его – не столько из-за телесного утомления, сколько из-за душевного потрясения. И тут перед ним предстали бежавшие от Дазимона стратиги и турмархи, мечами распороли на себе одежды и, положив к ногам василевса воинские пояса и оружие, пали на колени.
– Повели казнить нас, государь! – со слезами воскликнул от имени всех стратиг Фракисия. – Мы недостойны жизни, ведь мы бросили тебя, как последние предатели!
Пораженный император несколько мгновений молча оглядывал виноватых, а потом тихо сказал:
– Если меня Бог спас, то и вы спасетесь, только сражайтесь с врагами! – и он простил всех, а они, в свою очередь, клятвенно обещали в будущем биться с неприятелем до последнего вздоха.
Император отпустил всех на отдых, а сам, в сопровождении Феофоба дойдя до шатра стратига Опсикия, с жадностью выпил две чаши воды и тут же, свалившись на ложе, уснул мертвым сном. Он проспал почти до вечера, а пробудившись, умылся, велел отслужить благодарственный молебен в честь избавления от гибели – благо среди бежавших были и несколько священников из обоза, – а потом, наконец, пообедал. Ему прислуживал препозит: все бывшие в свите василевса кувикуларии были ранены или убиты. Когда император покончил с едой, в шатре появился Феофоб, и по его лицу Феофил понял, что вести он принес опять нерадостные.
– Три новости, августейший, – поклонился он. – С какой прикажешь начать?
– С менее плохой, – мрачно усмехнулся император.
– Господин Мануил куда-то исчез. Никто не знает, где он. Говорят, что здесь он не появлялся. Правда, о смерти его тоже никто не слышал.
