Разобравшись с детьми, она улыбнулась сестре и сказала:
– А ты что же? Садись вот сюда, рядом со мной, пока Акилы нет… Или нет, лучше оставайся рядом с мамой!
Хозяин дома с сыновьями вернулись через полчаса и присоединились к остальным. Все были рады видеть Кассию, и ей было хорошо с ними – так, как бывает хорошо в гостях у лучших друзей. Но ее дом и жизнь были не здесь – и никогда не могли бы быть здесь.
Вечером сестры вдвоем пошли погулять по саду и, побродив по дорожкам, сели на скамье у кустов мирта.
– Знаешь, – сказала Евфрасия, – я давно хотела сказать тебе… Почему-то мне хочется сказать это, пока еще мама жива… Думаю, она знает, что я знаю, хотя мы с ней не говорили об этом… Ну, вот. Я ведь знаю, что Акила сначала хотел жениться на тебе, он рассказал мне потом… Вот ведь, человеку трудно понять, кто ему на самом деле нужен, какой другой человек. Вроде кажется – этот, а оказывается – совсем другой! – она улыбнулась. – Он так волновался, когда рассказывал, даже перо сломал! Вертел его, вертел в руках… А я ему и говорю: «Ну, вот, так оно и бывает в жизни: чего-то вертишься, вертишься, а потом хрясь! – и вдруг понимаешь, что нужно!» Я вот в детстве всегда тебе завидовала, что ты такая красивая, такая умная… Но теперь я понимаю, что это не важно. Нужно просто найти свое место в жизни. Вот, говорят: люди бьются друг с другом за место в мире… А ведь за свое место не нужно ни с кем сражаться! Если оно твое, то оно не может быть занято, оно ждет именно тебя, и тебе просто нужно его найти. А если ты с кем-то дерешься за какое-то место, так это уже и значит, что это место не твое!
– Да, это точно. Как ты хорошо сказала!
– Ну, вот. Я ужасно счастлива! Я не представляю себе другой жизни, чем та, что у меня есть. Точнее, представляю, но мне нужна только эта, которую я живу, – Евфрасия заглянула в глаза сестре. – А ты счастлива, Кассия?
– Да.
– Точно-точно?
– Точно-точно, – Кассия улыбнулась.
– Я потому спрашиваю, что… Ты ведь любила его… государя… Я давно догадалась…
– Да, это длилось долго. Но теперь прошло, – Кассия помолчала. – Я много думала о том, что могло бы быть, если б я вышла за него… И в конце концов поняла, что я совсем не способна к такой жизни! Семья – это дети, родственники, хлопоты такого рода, какие я никогда не любила… А ведь даже императрица не избавлена от всего этого! Да еще столько всяких людей вокруг… Конечно, в обители я тоже всегда среди сестер, но это другое… И с детьми… я никогда не могла понять, как с ними обращаться, воспитывать… Я всегда восхищаюсь тобой, как у тебя это получается красиво и естественно! Я бы так не смогла… И сейчас я понимаю, что не сумела бы стать для государя хорошей женой. Это только кажется, что вот, любовь, внутреннее сходство, душевное сродство… Это важно, но этого мало для того, чтобы жить вместе. Я лучше всего поняла это, когда приезжала сюда, к вам. Я так рада, что вы у меня есть! – она тихонько погладила сестру по плечу. – Да, теперь я уже совсем успокоилась… от той страсти.
– Но что-то другое тебя беспокоит?
– Да, – Кассия снова умолкла на несколько мгновений. – Государь может умереть в ереси. Я всегда молюсь за него, чтобы этого не случилось… И я хотела бы тебя тоже просить об этом, Евфрасия.
– Хорошо, я буду молиться за него. Да я и так иногда его поминаю на молитве. Я вот раньше молилась еще, чтоб у него сыночек родился, так жалко было, что не было у него сына… Даже не знаю: неужели кто-то не стал бы за него молиться, если бы попросили, только потому, что он еретик? По-моему, это было бы ужасно! Даже если б он злодей какой был! Я вот читала, что молитва это духовная милостыня, а милостыню ведь мы всем подаем и не думаем, хороший тот нищий или всё пропьет… А государь-то ведь хороший, правда?
– Да, хороший.
– Ну, вот как хорошо, что мы с тобой об этом заговорили! Я и вспомнила, что – духовная милостыня! Я теперь за государя всегда молиться буду, обещаю!
Евфрасия радостно взглянула на сестру, и Кассия тихонько пожала ей руку:
– Благодарю, сестренка.
7. Сокращенное время
Сильнее всего – неизбежность, ибо она властвует всем.
(Фалес Милетский)
В мае патриарх побывал в гостях у брата и, прощаясь, сказал:
– Отныне, Арсавир, мы с тобой поменяемся ролями: я буду ожидать тебя в гости, поить вином и кормить баснями, – он улыбнулся. – Здесь я вряд ли буду появляться чаще одного-двух раз в год.
– Что ж, может, заберешь свое любимое кресло с террасы?
– Нет, – Иоанн качнул головой, – пусть остается здесь.
– Вместе с воспоминаниями?
– О, от воспоминаний так просто не избавишься! – патриарх усмехнулся. – Впрочем, в моей жизни почти не было таких вещей, о которых мне хотелось бы забыть.
– Да, ты всегда знал, чего хочешь, и умел добиваться желаемого!
– Дело не только в этом, ведь и я не избавлен от превратностей судьбы. Но даже из того, что происходило помимо моей воли, я умел извлечь для себя полезное, а потому, в сущности, мне не о чем жалеть, – Иоанн улыбнулся. – Итак, брат, жду тебя в Психе́! Там тоже красивейший вид на Босфор, а мой повар, думаю, готовит не хуже твоих. Только, как надумаешь, сообщи, а то я пока нечасто там бываю.
Патриарх решил обзавестись собственным особняком после того, как Арсавир пожаловался, что местные жители стали поговаривать, будто его преосвященнейший брат, приезжая в гости, вызывает в «Трофониевых пещерах» злых духов, чтобы натравливать их на людей. Виной тому были химические опыты. Став патриархом, Иоанн не оставил занятий химией и перенес свою «мастерскую» из Сергие-Вакхова монастыря в особняк брата: тамошние подземные помещения как раз подходили для опытов – с хорошей вентиляцией, скрытые от любопытных взоров. Новый игумен Сергие-Вакховой обители, бывший старший больничник Арсений, не бросил занятий, к которым пристрастился под руководством Грамматика, и продолжал изготовлять в «мастерской» лекарства и краски, а иногда проводил там и кое-какие опыты. Патриарх иной раз подбрасывал ему идеи, и если в результате опытов получалось что-нибудь интересное, они вместе продолжали исследования в «пещерах». Иоанн часто привозил с собой Кледония и Арсения, они по полдня просиживали под землей, выходили оттуда очень довольные, устраивали ужин на террасе над Босфором и почти всю ночь вели беседы. Иногда их приходили послушать Арсавир с внуком – смышленым мальчиком двенадцати лет.
– Думаю, слова Гермесовой Скрижали: «то, что внизу, подобно тому, что вверху, да осуществятся чудеса единой вещи», – говорил патриарх, – можно истолковать в смысле единства мировой материи. Всё, что нас окружает, состоит из одних и тех же элементов, которые сочетаются друг с другом и переходят друг в друга. Если мы вспомним, что, по Платону, из воды рождается воздух, а из воздуха – огонь, то можно сказать, что в воде уже содержится огонь, так сказать, в скрытом виде – подобно тому, как Павел говорит, что Левий в лице Авраама дал десятину Мелхиседеку, поскольку в то время «еще был в чреслах отца». К чему это я? К тому, что мы взираем на небесные светила и думаем, что вроде бы их свет и, в случае солнца, жар совершенно противоположны такой жидкой и влажной субстанции, как вода, которая под действием огня испаряется и как бы исчезает. Но на самом деле, если вспомнить о взаимопереходимости элементов, должен быть способ получить из воды огонь и свет. А если верить Скрижали, говорящей о подобии верхнего и нижнего, можно предположить, что самое высокое и прекрасное способно возникнуть из самого низкого и презренного, если говорить о видимых нами веществах и телах. То же самое можно заключить и из рассказа о сотворении мира: «в начале сотворил Бог небо и землю» – то есть всё, что есть в этом мире, всё, что наверху и внизу, во всех смыслах, а это – все те элементы, из которых составляется всё. Но дальнейший рассказ Моисея не менее значим: сначала был свет, то есть огонь, затем твердь, то есть та воздушная стихия, что «разделяет между водой и водой» – полагаю, между земным веществом во всех его проявлениях и тем веществом, из которого составлены светила. Далее вода под небом «собирается в свое место», и появляется суша – земля. Разумеется, сейчас я имею в виду более общие смыслы, чем у Златоуста в беседах на Книгу Бытия. Более того, создание человека «из земли» говорит нам о том, чего не допускал Платон: он считал, что земля под действием огня или воды распадается на отдельные частицы, но потом снова соединяется в землю, поскольку «не может принять иную форму», претворившись в воду, воздух или огонь. Но в человеческом теле мы видим и воду, и воздух, и теплоту, которая, конечно, от огненной части, – но всё это, согласно Писанию, произошло из земли. Таким образом, мы видим полный оборот четырех элементов, каждый в каждом, и весь мир окончится огнем и сгорит, и, по слову Григория Нисского, «перестановкой элементов всё вновь перейдет в какое-то другое состояние». Итак, в силу возможности перехода всего во всё, мне думается, гораздо интереснее не возможность получить, образно говоря, золото из черепков – ведь это всего лишь земля из земли, просто в ином сочетании, – но, например, огонь из земли или, для начала, из воды. Собственно, то обстоятельство, что золото есть по сути земля, не допускает истолкование Скрижали как средства к получению этого металла – ведь в таком случае Гермесу не было бы нужды начинать с утверждения о подобии верхнего и нижнего и о «чудесах единой вещи»…
