Однажды в сентябре после воскресной литургии к архиепископу подошел друнгарий Лев – один из состоятельных и уважаемых граждан Фессалоник. У него было семь детей, и после рождения последнего родители договорились жить, как брат с сестрой; сейчас младшему сыну, Константину, пошел четырнадцатый год – с ним-то отец и пришел к Философу. Мальчик получил начальное образование, и теперь ему хотелось заниматься дальше; в школе он проявил большие способности, всё быстро схватывал, всем живо интересовался, но в Солуни не было хороших преподавателей, которые могли бы повести Константина дальше. Зная, что архиепископ до назначения на кафедру преподавал в столице всякие науки, друнгарий подумал, что Лев, быть может, хотя бы подскажет мальчику, какие книги и в каком порядке ему следует изучать дальше – Константин был готов заняться самообразованием, но не знал, с чего начать. Архиепископ внимательно посмотрел на мальчика. Тот был замечательно красив – ростом чуть выше среднего, стройный, с темно-русыми волосами и большими карими глазами; высокий лоб и печать некоторой утонченности в чертах лица говорили об уме, а волевой подбородок – об изрядном упорстве. Сейчас мальчик смотрел на архиепископа с надеждой и чуть просительно, но не теряя достоинства. Математик улыбнулся.
– Если ты зайдешь ко мне домой, Константин, я побеседую с тобой и тогда решу, что дать тебе почитать.
Мальчик пришел в тот же день после обеда. Когда он увидел библиотеку архиепископа – Лев привез ее с собой из Константинополя, – глаза его загорелись, он шагнул к одному из шкафов и, остановившись в нерешительности, взглянул на хозяина и восхищенно проговорил:
– Сколько книг!
– Да, много, – с улыбкой ответил Лев. – Но набрасываться сразу на все без разбора было бы неразумно. Скажи мне, Константин, что вы изучили в школе? Грамматику, счет, письмо?
– Да, мы делали разные упражнения и читали… Сначала мы всё учились по Псалтири, потом читали Гомера и Златоуста…
– Учились ли вы составлять речи?
– Речи? – мальчик удивленно взглянул на архиепископа. – Нет, владыка, речи мы не составляли.
– Значит, риторику вам не преподавали?
– Наш учитель говорил, что риторические прикрасы бесполезны для благочестия, и потому не стоит тратить на них время.
– Вот как! – Лев чуть усмехнулся. – Боюсь, такими речами он лишь стремился прикрыть собственное невежество. Как бы там ни было, есть и иное мнение об искусстве слова: «Полагаю же, что всякий, имеющий ум, признает первым для нас благом ученость, и не только эту благороднейшую и нашу ученость, которая, презирая все украшения и плодовитость речи, берется за единое спасение и за красоту умосозерцаемую, но и ученость внешнюю, которой многие из христиан, по худому разумению, гнушаются, как злоискусной, опасной и удаляющей от Бога». Ибо «не должно унижать ученость, как рассуждают об этом некоторые; а напротив, надобно признать глупыми и невеждами тех, кто, придерживаясь такого мнения, желал бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой собственный недостаток и избежать обличения в невежестве». Ведь «преуспевшие или в делах, оставив слово, или в слове, оставив дела, ничем, как мне кажется, не отличаются от одноглазых, которые терпят большой ущерб, когда сами смотрят, а еще больший стыд, когда на них смотрят. Но кто может преуспеть в том и другом и стать одинаково ловким на обе руки, тому возможно быть совершенным и в этой жизни вкушать тамошнее блаженство».
– Чьи это слова? – воскликнул Константин. – Как прекрасно сказано!
– Это святитель Григорий Богослов. Вот, пожалуй, с него тебе и стоит начать дальнейшее образование.
Лев достал из шкафа толстую книгу в зеленом переплете и протянул мальчику.
– Бери, Константин, читай, изучай, наслаждайся! Это мой подарок тебе.
– Подарок? – переспросил Константин, словно не смея верить. – О, благодарю, благодарю, владыка! – он прижал книгу к груди, с восторгом глядя на архиепископа.
– Во славу Божию! Если у тебя будут какие-то вопросы, приходи, я постараюсь ответить.
Спустя три недели Константин пришел ко Льву вновь, но не с вопросами – впрочем, архиепископ понимал, что для них еще не пришло время: пока что мальчика полностью охватило восхищение великим Богословом – восторг первооткрывателя. Константин принес показать архиепископу свою похвалу святому Григорию:
«О, Григорий, телом человек, душой же ангел!
Ты телом человек, но ангелом явил себя,
уста твои подобны серафиму:
и Бога славят, и вселенную всю просвещают
правой веры наставлением.
Ты так же и меня прими,
тебе припадающа верой и любовью,
и будь мне просветитель и учитель!»
– Прекрасно! – сказал Лев, прочтя. – Ты делаешь успехи, Константин! Думаю, святой Григорий услышит твою молитву.
– Знаешь, владыка, – сказал мальчик, – мне однажды приснился сон… Мне тогда было семь лет. Мне снилось, что господин стратиг собрал в нашем городе всех девочек и сказал мне: «Избери из них себе, кого хочешь, в супругу, тебе в помощь и твою сверстницу». Я стал их всех разглядывать, и одна там была красивее всех, с сияющим лицом, нарядная, вся в золоте и жемчуге… Я спросил, как ее зовут, и она ответила: София. Ее я и избрал. Потом я рассказал об этом родителям, а они истолковали это так, что Бог дает мне в невесту Мудрость, а ведь Мудрость – это Сам Христос, Божия Премудрость… Это значит, я буду монахом, да?
– Не знаю, Константин. Может быть, и будешь. Но сон твой действительно очень интересный! Думаю, что мудрость здесь может означать не только Мудрость в высшем смысле, но мудрость вообще – мудрость и в божественных, и в земных вещах. Люди истинно мудрые, как говорит святой Григорий, из внешних наук умеют «извлекать полезное даже для самого благочестия», а люди неразумные и знания о божественном легко могут обратить себе во вред. Думаю, если Господь дал нам разум, способный постигать разные вещи, мы должны эту способность использовать во благо себе и ближним, а не зарывать в землю.
– Ты вот не зарыл, владыка! – сказал Константин. – Я слышал, что ты был великим учителем в Константинополе до того, как приехал сюда. А у нас тут ни учителей, ни глубины наук… – он вздохнул. – И захочешь, ничего не выучишь!
– Не горюй! – улыбнулся Лев. – Твоя жизнь еще только начинается. Когда я был в твоем возрасте, я тоже не имел возможности учиться тому, чему хотел, даже живя в столице, потому что был очень беден. Но Господь в конце концов даровал мне возможность изучить нужные науки, а потом я стал учить и других. Временными трудностями Бог испытывает наше произволение и смотрит, действительно ли мы непреклонны в своем стремлении к знаниям и мудрости. «Верный в малом, верен и во многом», Константин, и если ты будешь усердно изучать то, что можешь, Бог пошлет тебе возможность приобрести более глубокие познания, не сомневайся в этом!
…Евстратий, игумен Агаврский, тяжело опираясь на палку, поднимался по склону Антидиевой горы, где на вершине в небольшой келье жил старец Иоанникий. Евстратий думал о том, сколько людей уже прошло по этой тропинке – знатных и безвестных, богатых и нищих, одержимых страстями и страждущих от болезней, – и никто не ушел не исцеленным и не утешенным, кроме тех, которые не захотели послушаться совета старца или покаяться в иконоборческой ереси. Сам Евстратий был обязан Иоанникию тем, что до сих пор, несмотря на почитание икон, оставался игуменом в своей обители, хотя она находилась не в глуши и нередко служила местом встреч для православных исповедников. Когда после издания императором эдикта о запрете иконопочитания местный епископ-иконоборец прислал игуменствовать в обитель своего ставленника иеромонаха Антония, Иоанникий трижды приходил к новому настоятелю и убеждал его вернуться к православию, но тот не обращал внимания на увещания. В четвертый раз старец пригрозил:
