– Здравствуй, матушка! – сказал один из всадников. – Здесь игуменьей госпожа Кассия?
– Да, господин.
– Позови ее, мы к ней из дворца с известием.
– Хорошо, господа, сейчас.
Окошечко затворилось, а спустя некоторое время всадники услышали, как отодвигается засов, одна из створок ворот открылась, и на пороге показалась игуменья.
– Здравствуйте, господа. Чем могу служить?
– Августейший император… – начал один из кандидатов и запнулся: красота монахини поразила его.
Его спутник строго повел на него глазами и сказал:
– Государь просит твое преподобие срочно прибыть во дворец и прислал за тобой, – он качнул головой в сторону колесницы.
Кассия слегка побледнела и, помолчав несколько мгновений, ответила:
– Да, я еду. Только подождите немного, мне нужно взять с собой одну из сестер.
Вскоре она снова вышла в сопровождении другой монахини, в чьем лице странным образом проскальзывало явственное, но трудноопределимое сходство с игуменьей. Когда они обе сели в повозку и задернули занавески на окнах, первый кандидат тихо проговорил:
– Неужели тут все монашки такие красавицы? Ну, дела!
– Тебе, Никита, только и дела, что на женские лица заглядываться! – сердито пробурчал его спутник.
Всадники последовали впереди колесницы по оживленной Средней, окриками отгоняя с дороги прохожих и нищих. Кассия откинулась вглубь повозки и закрыла глаза. Она знала, что император при смерти – об этом говорил уже весь Город, – и понимала, зачем он зовет ее: хочет проститься. Евфимия сидела рядом, не шевелясь и почти не дыша. Мысли ее путались, она безуспешно пыталась сосредоточиться на молитве: воспоминания роем окружили ее. Священный дворец и краткое пребывание в услужении у императрицы… Та ночь… Монастырь и первая исповедь игуменье… Евфимия украдкой взглянула на Кассию. А что она должна сейчас чувствовать! Трудно и представить… «Господи! – спохватилась Евфимия. – О чем я думаю! Матушка, верно, молится, а я… вечно я сужу о других по себе! Господи, помилуй меня, грешную!..»
Они проехали через Августеон мимо Медных врат дворца к восточному портику, и кандидаты провели их в Магнавру, а там замысловатыми переходами – прямо к покоям василевса; по дороге они никого не видели, кроме стражи. Перед дверью в покои они остановились, и Никита пошел доложить, почти сразу вышел и пригласил обеих монахинь пройти внутрь. Они вошли в просторную приемную, где никого не было, только стража у дверей, а у высокого окна – стройная женщина в белой тунике, затканной золотыми орлами. Две золотистых расшитых жемчугом косынки со скрученными жгутом концами покрывали ее голову наподобие шапочки, одна темная коса струилась по спине, другая была перекинута на грудь. Услышав шаги, женщина обернулась. Евфимия тихо ахнула и склонилась в земном поклоне, то же сделала и Кассия, а поднявшись, сказала:
– На многие лета да продлит Бог ваше царство!
Феодора окинула игуменью быстрым взглядом.
– Здравствуй, мать, – сказала она. – Проходи. Он ждет тебя, – августа кивнула в сторону двери, завешенной тяжелым пурпурным шелком с узором из золотых лоз.
Стражник отодвинул край завесы, и Кассия вошла в спальню, где сквозь аромат постоянно курившихся тут благовоний неумолимо пробивался тяжелый запах болезни. Император, приподнявшись на локте, смотрел, как игуменья подходит к его ложу.
Здравствуй, государь! – тихо сказал она, приблизившись, и поклонилась ему.
Феофил изменился за девять лет, прошедшие с того дня, как он переступил порог Кассииной кельи – страдания, пережитые им в последние годы, оставили свой след: на лбу пролегли морщины, черные волосы подернулись сединой. Но сильнее всего изменила императора болезнь: он побледнел, страшно похудел, и было видно, что в этом некогда здоровом и красивом теле почти не осталось жизни. Только глаза были всё те же, темные, глубокие; сейчас, казалось, только они и жили на этом лице, уже тронутом печатью смерти.
– Здравствуй, Кассия, – тихо сказал император и снова опустился на подушку, положив руку на грудь поверх одеяла. – Видишь, всё же мы с тобой еще раз встретились под небесами. А вот на небесах вряд ли встретимся, – он улыбнулся с печальной иронией. – Ведь у нас разная вера.
Губы Кассии дрогнули, но она тут же справилась с собой и тихо ответила:
– Ты всё-таки еще жив, государь. Еще есть время…
– Надеешься на пример благоразумного разбойника? Вряд ли, Кассия… Если уж я, когда мог размышлять об этом, не убедился вашими доводами… А теперь я в любой момент могу потерять сознание, и всё кончено!
Владеть собой не удавалось. Все ее страхи за него, вся горечь пережитых дилемм, вся боль, сжавшая ее сердце, когда она увидела умирающего императора, все непонятности, вся любовь и, быть может, отзвуки прежней страсти вылились в одно тихое слово:
– Нет!
Он понимал, что с ней происходит – он видел это, словно смотрел прямо в ее душу: связь между ними существовала по-прежнему, но уже не было времени размышлять о ее природе, хотя он ощущал, что страсть давно ушла, и если что-то есть, то это что-то другого происхождения. Он видел, что Кассии больно, но и в эту последнюю встречу ему не хотелось притворяться и «подбирать слова», даже из жалости к ней. «Я не пожалел ее в ту встречу, не жалею и теперь, – подумал он, – хотя так любил ее… А Феодору я жалел не раз… и думал, что совсем ее не люблю! Как много времени нужно, чтобы понять себя! Целая жизнь…»
Что он чувствовал сейчас, глядя на Кассию? Пожалуй, более всего – сострадание и печаль. Горечь?.. Нет, горечи он давно не чувствовал. Он прожил свою жизнь – и, хотя она не во всем сложилась так, как ему хотелось бы, всё же это была его жизнь, и он мог сказать, что, несмотря на некоторые преткновения, он сыграл свою роль достойно, – теперь делом высшего Судии было вынести окончательный приговор. Феофил не знал, каков он будет, а Кассия боялась… но что она могла сделать? Что вообще может быть у человека против неизвестности, кроме этого крика души: «Нет!»?.. Молитва? Но ответ на эту молитву тоже неизвестен…
– Да, Кассия, – сказал он, – да. Жизнь жестока… и сами мы жестоки. Вот даже сейчас… Казалось бы, мы с тобой прощаемся навсегда, а я всё еще тебя мучаю…
– Нет! Ты… ты меня не мучаешь, государь… Я всё равно верю, что…
– Что встретимся? Даже несмотря на разную веру? – он усмехнулся одним движением губ. – Ладно, я знаю, ты молишься за меня, и этого довольно. Да будет воля Божия! Лучше теперь о другом, – он помолчал. – Прости меня, Кассия! Я тогда так искусил тебя…
– Ничего, мне это было полезно, государь. Я была слишком гордой… И я сама поддалась… Прости и ты меня!
– Могла ли ты не поддаться? – он грустно улыбнулся. – Как там Евфимия? Я ведь знаю о ней… Вот перед кем я виноват больше всего, наверное!
– Слава Богу, она… нашла свой путь. Не скорби о ней, государь! – Кассия поколебалась несколько мгновений. – Она тоже здесь, в соседней комнате, я взяла ее с собой.
