– Что ж, достойный ответ! – сказал император с улыбкой. – Хотел бы я послушать, как ты обсуждаешь эти вопросы с нашими двумя философами… Но увы! Впрочем, ладно… Ты говоришь, что боишься, потому что не знаешь. Я тоже не знаю, Кассия. Но давай на этом остановимся. Как бы там ни было, я благодарен судьбе… за то, что ты была в моей жизни. Благодаря этому я многое понял… И ты тоже, я знаю. Молись за меня, и пусть Бог творит Свой суд, как знает и хочет… А мы с тобой просто скажем друг другу: «До встречи!» Ты согласна? – он опять чуть улыбнулся. – Не плачь. До встречи, Кассия!
– До встречи, государь! – прошептала она и поклонилась ему.
Они еще несколько мгновений смотрели друг другу в глаза. Наконец, губы Кассии дрогнули, и она, повернувшись, быстро пошла к двери.
Когда она вышла из спальни императора в соседнюю комнату, августа у окна тихо разговаривала с Евфимией. Кассия подошла к ним. Феодора взглянула на нее с каким-то неопределенным выражением и спросила:
– Ну что, обратила?
– Нет, августейшая. Но… я надеюсь, что он… будет думать…
– Если у него будет время, – мрачно сказала императрица. – А времени у него мало, – голос ее задрожал, и она умолкла.
– Господи! – вздохнула Евфимия.
– Нужно молиться, – тихо проговорила Кассия.
– Что ж, молитесь, вы на то и монахини, – Феодора усмехнулась. – А у меня уже… что-то сил нет… – она вдруг в упор посмотрела на игуменью. – А что, кстати, по-твоему, наши сын и дочь, мои свекровь со свекром и другие, кого перед смертью никто не обратил, попали в ад?
Кассия ужасно побледнела и еле слышно ответила:
– Не знаю, государыня.
– А кто знает? – снова усмехнулась императрица. – Впрочем, довольно. Ступайте, – и, не дожидаясь ни поклонов, ни слов прощания, она скрылась за дверью в императорскую спальню.
Когда Кассия ушла, Феофил глубоко вздохнул и закрыл глаза. «Не сказал ни “живи”, ни “прощай”, как собирался, а сказал “молись” и “до встречи”, – подумал он. – Впрочем, жизнь монаха, по большому счету, и должна быть непрерывной молитвой… К тому же я не Октавиан Август! И Феодоре я тоже скажу не “помни, как жили мы вместе”, а…» Он услышал рядом шорох и открыл глаза. Жена села у его изголовья и смотрела с легким беспокойством.
– Как ты? – спросила она.
– В порядке, – он улыбнулся. – Не говори ничего сейчас. Просто посиди со мной.
Феодора встала, обошла кровать, легла рядом с Феофилом и осторожно обняла его. Он повернул голову, поцеловал жену в лоб и прошептал:
– Да, моя августа. Я люблю тебя.
…Через два дня император послал к патриарху сказать, что желает исповедаться и причаститься.
– Кассия была здесь, – сказал Феофил под конец исповеди. – Я пригласил ее, чтобы проститься… И теперь думаю, что я мстителен, как женщина: пытался поставить ее перед выбором, предпочесть ли их догмат и тем самым отправить меня в ад или признать, что она сама не знает, как верует, – император усмехнулся. – Впрочем, она – философ, нашлась с ответом!
– Здесь не мстительность, государь, а желание ощутить власть над другим. Этому бывает очень трудно противиться.
Император помолчал, задумавшись.
– Может, ты и прав, – проговорил он, наконец. – Но теперь уже не время рассуждать об этом. Меня больше занимает другое… Я не знаю, какая вера истиннее, святейший. И, если честно, мне страшно умирать с этим сомнением. Кассия уговаривала меня принять ее веру… А я ведь не уговаривал ее принять мою!.. И вот, лежу и думаю: отчего во мне сомнение? Оттого, что мне хочется встретиться с ней там? Раньше я действительно часто думал, что если бы там встретиться, то можно будет, так сказать, обо всем договорить… А сейчас, знаешь ли, кажется, что вроде уже и договаривать не о чем. Жизнь прошла, у каждого своя, и в общем, понятно, почему всё так вышло… Меня гораздо больше волнует, что будет без меня с сыном, справится ли Феодора… Всё-таки власть – такая насмешка, Иоанн! Ты всю жизнь стремишься к чему-то, стараешься добиться разных целей, устроить всё наилучшим образом… А после приходит… какой-нибудь тиран Фока!.. Конечно, слава Богу, сейчас на горизонте не видно такой опасности, но… Так много было желаний, а теперь, кажется, одного бы просил у Бога: чтобы не разорили того, что я сделал, чтобы сын вырос и смог преумножить… Об этом я молюсь много, а вот о себе… Как-то кажется: что стяжал в душе, то и есть, остается лишь предаться на милость Божию… всё равно уже ничего не изменить… Впрочем, жену и детей я препоручил Богу, а вот как Бог посмотрит на меня самого?.. Мать, когда умирала, сказала мне, что главное в жизни – при конце ее придти к ощущению, которое Христос выразил словами: «И в тот день вы не спросите Меня ни о чем»… И вот, я могу сказать, что относительно всего, что было в моей жизни, у меня вопросов действительно не осталось ни о чем, кроме одного – веры! Ответа у меня нет, и боюсь, уже нет времени, чтобы найти этот ответ…
– Думаю, время еще есть, августейший. Пока ты жив.
– Ты в этом уверен?.. А ведь Кассия сказала мне то же самое… Знаешь, Иоанн, – император усмехнулся, – однажды я подумал, что вы с ней чем-то похожи… Философы! И именно потому она не могла бы стать хорошей женой – не только для меня, а вообще. Она создана для той жизни, которую избрала… Но мне всё-таки хотелось бы там оказаться вместе с ней… так же как вместе с Феодорой, с тобой, со Львом, с моей матерью, с отцом, с детьми… Только возможно ли это? Кто знает?.. Я думал, что скажу Кассии «прощай», а сказал ей «до встречи», но это всё же пожелание, а не уверенность… – он вздохнул и улыбнулся. – Тебе хорошо, философ: в свое время ты ведь, верно, с чистым сердцем сказал моей матери «до встречи», а не «прощай»?
– Да. Но полной уверенности на этот счет мы, пока живем здесь, иметь всё равно не можем. К тому же я должен сказать, что твоя мать, государь, до конца жизни держала в своей молельне несколько икон.
– Неужели?.. Да, женщины любят… играть в «куколки»… – Феофил помолчал немного. – Благодарю тебя, Иоанн, за всё! Я так многим тебе обязан, что это не выразить словами… Мне бы очень хотелось, чтобы ты воспитал Михаила… если это будет возможно.
– Да, если будет возможно. А если нет, я всегда буду молиться за него.
– Благодарю, владыка, – император пристально взглянул на патриарха. – Но в ближайшее время ты, наверное, будешь молиться, чтобы я перед смертью не отпал в иконопоклонство?
– Я буду молиться, чтобы ты не умер в сомнениях, государь.
10. Снег
Люди должны умирать. И в конечном итоге те, кто умирает, делают это не потому, что случилось то или это, а потому что люди должны умирать.
(Дина Иванова)
Кассия шла в храм к вечерне, ветер нес ей в лицо мокрый снег, хлопья тут же таяли, и она не знала, что течет по ее щекам – вода или слезы. Впервые за много месяцев в ее душе поднялось такое смятение. «Разве я не молилась? – думала она. – А теперь он умрет… Он сказал: “До встречи”, – а будет ли она? Будет ли?.. Почему так страшно, если я сама призналась, что не думаю, будто он был в общении с бесами? Или потому и страшно, что я не знаю… На самом деле я ничего, ничего не знаю!.. Где грань? Ведь она есть, ее не может не быть! Но провести ее так, как проводят иные… даже так, как проводил отец Феодор… нет, я не могу так! А как надо? Кто знает? Знает ли кто-нибудь?.. Можно ли это знать?.. Конечно, до конца знает только Бог, а мы должны доверять Ему… Значит, я не доверяю, если так страшно? Невыносимо!.. Неужели он погибнет?.. Господи! Нет, этого не может быть! Не может быть… Нет!»
