– Ничего, ничего, – ответила она. – Просто тут докучают некоторые…
– Ты… устала… Может… отдохнешь? Ты… такая бледная…
– Нет! Нет, я не оставлю тебя, я не могу! – она сжала его руку. – Как бы я хотела умереть вместе с тобой!
– Нет… Ты должна… вырастить сына… Не плачь… любовь моя.
Она сползла с кресла на пол, уткнулась лицом в край ложа и зарыдала, а потом ощутила, как рука Феофила тихонько стала гладить ее по голове. Августа затихла, а когда подняла голову, то увидела, что муж уснул. Так она и не сказала ему ничего про иконы. А надо было… Надо ли было?..
Теперь, глядя на искаженное страданиями лицо любимого человека, Феодора пыталась понять собственную веру, хотя момент был не самый удачный: от скорби и душевно-телесного истощения она плохо соображала, – но именно сейчас это понимание стало насущным, как никогда. Как могла она убеждать Феофила принять иконы, если сама никогда не была последовательной в их почитании… по крайней мере, такой последовательной, как Кассия или сидевший в дворцовой тюрьме игумен Мефодий? Сестры рассказывали ей о его страданиях в заключении, и Феодора сочувствовала ему, но не могла осуждать Феофила за то, что он держал Мефодия в темнице: каждый со своей точки зрения был прав, – а кто был прав с точки зрения Бога?.. Если она считала возможным, втайне поклоняясь иконам, все эти годы состоять в общении с иконоборцами, не учила собственных детей чтить образа и без колебаний встала на сторону мужа, когда он запретил дочерям ходить к их «слишком благочестивой» бабке, то много ли стоило такое иконопочитание? По сути, оно ничего ей не стоило, кроме, разве что, единственного резкого выпада Феофила после случая с Дендрисом и «куклами»… Конечно, тут не было никакого, ровным счетом никакого исповедничества! Исповедники шли под бичи, в темницы, в ссылки, только бы не общаться с еретиками… Мать когда-то говорила, что, если судить по всей строгости, причащающийся с еретиками – такой же еретик, как бы он при этом ни верил сам в себе… А раз так, не стояла ли Феодора по ту же сторону, что и Феофил, от той стены… или пропасти… которая отделяла иконопочитателей от иконоборцев? Если б она сейчас умерла вместе с ним, куда бы ее определили – разве не туда же, куда и его?.. И где было бы это «туда же»? В аду? – Но она не верила в это! Как и в то, что ее умершие дети отошли на вечные мучения только потому, что были воспитаны в иконоборчестве. Нет, не верила. Она не могла в это поверить, она даже думать об этом не могла без возмущения!.. Правда, дети никогда не знали иной веры, кроме иконоборчества – им, в сущности, не из чего было выбирать, у них не могло быть сомнений… А она знала, знал и Феофил… Значит, надо сделать выбор? Но какой?.. Да ведь Феофил его сделал, сделал давно и никогда не отступал от него! А она?..
Что значили для нее иконы? Просто привычка детства?.. Нет, это было не так. Конечно, ее внутреннее влечение к почитанию образов не было осознанным догматически – но в то же время оно было достаточно сильным: если Феодора долго не молилась перед иконами, в ее душе всегда нарастало неясное беспокойство. Однако история с иконописцем Лазарем открыла ей больше: именно тогда в ее отношениях с мужем изменилось нечто существенное, и с тех пор в августе жила уверенность, что появившееся у нее «умение играть на лире» было связано с иконопочитанием, с ее попытками хоть иногда смягчить отношение мужа к защитникам икон. И когда она перед иконами молила Бога вернуть Фео фила живым из похода и обещала больше не быть «такой ужасной, как раньше», а потом приложилась к образу Спасителя, она ощутила в сердце утешение и уверенность, что ее молитва услышана. Нет, она не могла отвергнуть иконы, не могла сказать, что это просто «бездушные картинки», никак не связанные с Богом! Но ведь при этом она оставалась в общении с иконоборцами, а если это всё равно, что отпадение в ересь, то как же Бог помогал ей через Свои иконы?.. А то моление с ризой Богоматери во время осады Города Фомой, когда крестный ход совершали Феофил с патриархом Антонием, с Иоанном и остальным клиром? Получается, Бог помогал и иконоборцам, слышал их молитвы… Антоний умер в иконоборчестве – погиб ли он?.. Иоанн с его даром прозрения – разве не от Бога получил этот дар, равно как и способность давать духовные советы? А Евдоким, проживший как праведник свою недолгую жизнь, – разве не принял его Бог, несмотря на то, что он не был иконопочитателем? Ведь из Харсиана доходили вести, что на его могиле совершаются исцеления больных! А если так, то… какой же смысл тогда во всех этих спорах об иконах?!..
Или просто главное – не иметь сомнений в том, что избрал, ведь сомневающийся «не тверд во всех путях своих»?..
Голова отказывалась думать. Феодора никогда не разбиралась в богословии, а теперь у нее просто не осталось сил решать те вопросы, ответы на которые она вряд ли смогла бы найти и в более спокойной обстановке. Внезапно всё вокруг нее стало затуманиваться, мелькнула мысль: «Это от голода», – августа с утра не брала в рот ни крошки. «Господи!» – подумала она, и тут ее глаза закрылись сами собой, и она куда-то провалилась…
«Проходи, госпожа», – раздался чей-то голос, перед ней раздвинулись завесы на дверях, и императрица вошла. Это был Золотой триклин, но, войдя, августа поначалу не смогла ничего разглядеть, потому что словно ослепла: она еще никогда не видела, чтобы зал был так освещен – свет шел не сверху, из окон и от паникадил, а отовсюду, он как будто наполнял самый воздух. Когда глаза Феодоры немного привыкли, она поняла причину этой светлости: на троне в триклине сидела Сама Богоматерь, держа на руках Младенца-Христа. Они напоминали изображение на одной из икон, что Феодора прятала у себя, но были живыми, нестерпимо сияющими и прекрасными. Их обступали ангелы в светоносных одеяниях, невероятно красивые, стоявшие точно так же, как кувикуларии на императорских приемах, в похожих одеяниях и с мечами при поясе. Перед троном стоял Феофил, без короны, без пурпурной обуви, в одном простом темном хитоне, со связанными руками, и хотя он стоял спиной к Феодоре, она немедленно узнала его. Христос взирал на него сурово, а Богоматерь – как будто с жалостью. Ангелы же смотрели грозно, и один из них, подойдя, громко сказал: «Как посмел ты, несчастный, уничижить икону Господа Иисуса, и Пречистой Матери Его, и всех угодников Его?» Тут же с обеих сторон к Феофилу подошли еще два ангела с огненными бичами в руках и стали бить его. После первых же ударов Феофил упал, словно его били не бичами, а палицами. «Нет!» – закричала Феодора и бросилась к нему…
Это был сон. Она очнулась с чувством нестерпимого страха и боли, как будто ее сейчас бичевали вместе с мужем – и услышала, как он стонет. Она склонилась к нему. Император открыл глаза; взгляд его был осмыслен, и в нем читалось страдание. Феофил не бредил, он узнал жену и силился заговорить.
– Что? Что? Скажи! – она сжимала его руку.
Его распухшие губы шевельнулись, и с трудом, превозмогая боль, он попытался что-то произнести. Вряд ли кто-нибудь другой понял бы его – но Феодора поняла:
– Меня… бьют… за иконы.
Ее глаза широко распахнулись.
– Сон? Тебе снилось, что тебя бьют за иконы?!
– Да.
