Ужас. Липкий, холодный, останавливающий сердце. На миг ей показалось, что она сейчас утонет в этом ужасе. Но взгляд Феофила не дал ей утонуть – он звал ее, он чего-то хотел.
– Мне сейчас приснилось то же самое, – проговорила она, глядя ему в глаза.
Его взгляд не выразил удивления, и августа ощутила, как муж всё сильнее сжимаете ее руку в своей.
– Феофил, хочешь… я принесу тебе икону?
– Да.
Она скорее угадала, чем услышала этот ответ. Пальцы Феофила до боли сжали ее ладонь и выпустили.
– Я сейчас!
Она встала, сделала несколько шагов к выходу, и ее опять затопил ужас: что, если он умрет, пока она ходит за иконой?!..
Вдруг дверь отворилась и вошел логофет дрома, он нес поднос, где стояла тарелка с нарезанными яблоками и грушами и чаша с вином. Поскольку императрица только махала рукой на кувикуларий, когда они напоминали ей о еде, препозит в конце концов пожаловался Феоктисту, и хранитель чернильницы решил сам позаботиться об августе – по крайней мере, сделать такую попытку – и, быть может, уговорить Феодору хоть немного отдохнуть. Вслед за ним вошли в спальню двое кувикулариев василевса – узнать, не нужно ли чего. Императрица бросилась к логофету:
– Феоктист, у тебя есть икона?
Патрикий едва не выронил поднос.
– Государыня, я… – промямлил он, пытаясь хоть немного выиграть время и сообразить, что делать.
Со времени царствования императора Льва Феоктист не чтил икон и не держал их у себя. Крестообразный золотой энколпий с миниатюрными изображениями Христа, Богородицы и апостола Иоанна, висевший теперь у логофета на шее под одеждой, надела на него умирающая мать, неделю назад прощаясь с сыном, и патрикий решил, что поносит энколпий сорок дней в память о матери, а потом снимет, и никому не говорил о нем. Вопрос августы привел логофета почти в остолбенение: как она могла узнать?! Неужели он походил на иконопоклонника?.. Но ведь он никогда и нигде… Никогда и нигде! Вот только сейчас, ради памяти матери – и тут же попался!.. А впрочем, ведь августа сама тайно чтит иконы! – едва Феоктист успокоился на этой мысли, как увидел, что император протягивает к нему руку. «Знает!» – подумал логофет с ужасом: ему представился гнев умирающего василевса за то, что Феоктист, пламенно обещавший не лишать патриарха кафедры, оказался иконопоклонником, – конец придворной службе, конец всему!.. Поднос выскользнул из его рук, но не упал, буквально на лету подхваченный кувикуларием.
– Что с тобой, Феоктист? – удивленно спросила императрица. – Зачем ты это принес?
– Я подумал, августейшая, – еле выдавил логофет, – что тебе нужно хоть немного подкрепиться, и осмелился…
– Потом! – она махнула рукой. – Говори: у тебя есть икона? Очень нужно, прямо сейчас!
Император продолжал тянуть к ним руку. Ничего не понимающий Феоктист кивнул и медленно вынул из-под хитона энколпий на золотой цепочке.
– Слава Богу! – воскликнула Феодора. – Подойди сюда, скорей! – она повлекла его к ложу василевса и буквально силой наклонила к нему.
К величайшему изумлению логофета и смотревших на всё это кувикулариев, император взял в руку энколпий и поднес к губам. Как только он приложился к иконам, опухоль с его губ и языка начала спадать буквально на глазах, рот закрылся, а обезображенное болью лицо приняло обычный вид, на щеках показался легкий румянец, а в глазах – прежний блеск; можно было бы подумать, что император внезапно выздоровел. Феодора поднесла руку ко рту, не отрывая взгляда от лица мужа, вдруг глаза ее закрылись, и она упала без чувств на руки Феоктиста. Подскочившие кувикуларии усадили ее в кресло, а потрясенный логофет переводил глаза с энколпия на императора и обратно. Феофил, обеспокоенный обмороком жены, силился подняться на постели, но Феодора почти сразу пришла в себя, отпила из поднесенной ей чаши немного вина, взглянула на мужа и улыбнулась:
– Хочешь пить?
– Хочу, – ответил он чуть слышно.
Она дала ему травяного настоя, он выпил, опустил голову на подушку и закрыл глаза. Спустя совсем немного времени он задышал тихо и ровно – уснул. Императрица взглянула на логофета.
– Ну вот, Феоктист, а я уже думала, что чудеса бывают только там, где нас нет… Ты, кажется, какую-то еду принес?
– Да, государыня! – патрикий, наконец, очнулся и засуетился. – Яблоки, груши… Принести чего-нибудь еще?
– Нет, ничего больше не надо. Благодарю!
Она поела немного фруктов, допила вино, отослала всех и, забравшись на ложе, осторожно легла рядом с Феофилом. Она слушала его дыхание, и в голове вертелось только одно слово: «Господи!..» Она не помнила, как заснула.
Ее разбудили слуги, пришедшие поменять белье, переодеть императора в чистый хитон, воскурить благовония и посыпать пол сухими лепестками роз. Феофил морщился от боли, пока его перемещали и переворачивали, но терпел молча. Занавеси на окне раздвинули, и белый свет заструился в комнату. Пока слуги делали свое дело, императрица ненадолго отлучилась и вернулась с небольшим свертком в руках. Когда все ушли, Феодора напоила мужа травяным настоем, а сама доела принесенные ночью фрукты. Они едва перекинулись несколькими ничего не значащими словами; впрочем, Феофилу было тяжело говорить. Пришел врач, с удивлением посмотрел на больного, и, пока он проверял пульс и осторожно ощупывал печень, Феодора рассказала о происшедшем чуде.
– Слава милосердию Божию! – врач перекрестился. – Теперь можно надеяться, что…
– Нет, – еле слышно прервал его император. – Ступай, Симеон… Благодарю тебя за всё… Больше ты мне не понадобишься.
– О, государь! – в глазах Симеона заблестели слезы. – Я никогда не забуду твоих милостей! И всегда буду молиться за тебя, августейший!
Когда он ушел, Феодора вынула из принесенного ею свертка небольшую икону Богоматери. Феофил улыбнулся, медленно поднял руку и перекрестился, поцеловал икону, а потом августа положила ее рядом с ним на подушку и опять села у изголовья мужа.
– Что… там на улице? – спросил он.
– Снег. Всё в снегу.
– Небо… выткало мне… саван…
Феодора взяла мужа за руку и тихо сказала, глядя ему в глаза:
– Нет. Это белые одежды, в которые облачатся «те, что пришли от великой скорби».
…Кассия почти не спала ночами с тех пор, как вернулась из дворца, забываясь лишь на час-полтора перед утренней службой, и почти не могла есть. Работать в скриптории она была не в состоянии, поскольку не могла сосредоточиться на читаемом, и в конце концов стала помогать Христине готовить еду сестрам, мыла посуду и пол в трапезной – только на такую механическую работу у нее еще оставались силы. Евфимия исправно выполняла свои послушания, но походила на тень и словно не видела и не слышала ничего вокруг. Анна с беспокойством посматривала на обеих, а остальные сестры, видя, что игуменья в печали, тоже приуныли, все ходили грустные и молчаливые. Кассия сказала им, что император при смерти и надо молиться, чтобы Господь вразумил его хотя бы перед кончиной. Она знала, что монахини молятся по мере сил, но кто мог сказать, услышит ли Бог их молитвы?..
