После смерти Феофила прошло уже полгода, и августе не раз пришлось пожалеть, что она не умерла вместе с мужем. Государственные заботы, обрушившиеся на нее, составляли еще полдела: у нее были хорошие помощники, и по-прежнему оставалось достаточно времени на занятия с детьми, хотя Феодоре теперь приходилось уделять меньше внимания дочерям, чтобы чаще бывать с сыном. Но больше всего головной боли принесли церковные дела. На другой день после похорон императора августа издала приказ о том, чтобы все, кто был сослан или посажен в темницу в связи с иконопочитанием, были отпущены на свободу: им позволялось жить, где угодно, и верить, как угодно. Выпущенный из дворцовой тюрьмы игумен Мефодий некоторое время оставался в Городе; Каломария и София попытались уговорить августу встретиться и побеседовать с ним, но Феодора не захотела, и игумен уехал на вифинский Олимп. Поначалу императрица не думала о дальнейших церковных переменах: ей казалось достаточным пока одного упразднения гонений и возврата к положению, бывшему в царствование Михаила – тем более, что ни в Синклите, ни в войске, ни в народе не было заметно особенного стремления к чему-то иному, да и патриарх не собирался изменять свои взгляды на иконопочитание. Каждую субботу Иоанн в присутствии августы совершал панихиду по государю в храме Апостолов, после чего императрица раздавала деньги бедным и нищим на помин души василевса.
Сразу после похорон мужа Феодора написала Кассии краткое письмо, сообщив, что Феофил перед смертью принял иконы, и рассказав о чуде с энколпием. Она собиралась через некоторое время пригласить во дворец исповедников иконопочитания, чтобы одарить их и попросить молиться за мужа: в последний день перед смертью Феофил просил жену облагодетельствовать тех, кого он притеснял за иконы. Первым шагом к этому стало их освобождение из ссылок, но встречаться с ними лично императрице пока не хотелось – она подозревала, по опыту общения с собственной матерью и с новообращенным дядей, что разговор с иконопочитателями может обернуться неприятно, и пока не ощущала в себе достаточно сил для подобных бесед.
Однако спустя полтора месяца после смерти императора Мануил явился к своей царственной племяннице и сказал, что нужно «всесторонне рассмотреть вопрос о почитании святых икон». Оказалось, что к нему приходил иеромонах Николай с другими студитами: они просили доместика убедить августу восстановить православие. Свобода веровать, как угодно, данная иконопочитателям, была, с их точки зрения, всего лишь полумерой, и они внушали Мануилу, что если православие не восторжествует, это грозит для Империи новыми бедствиями…
– Дядя, – сказала Феодора в ответ, – иконопочитатели уже много лет пугают нас бедствиями, только почему-то предсказанные ими бедствия не происходили, а тех, что происходили, они не предсказывали. Теперь они, видно, поумнели и уже не предрекают ничего определенного, а говорят о бедствиях вообще, – императрица насмешливо улыбнулась. – Очень умно, не поспоришь! Ведь людей преследуют бедствия с того дня, как Адама с Евой выгнали из рая!.. Вот что я тебе скажу: я не против поднять вопрос об иконах, но пока при дворе никто не ведет разговоров об этом, кроме тебя, а мне не хотелось бы затевать что-то, противное общим чаяниям. Кроме того, ты помнишь: мы обещали Феофилу оставить Иоанна на кафедре, а значит, в любом случае вопрос об иконопочитании надо обсудить с ним, ведь это вопрос церковный. Я и сама не хочу другого патриарха. Поэтому ступай и поговори об иконах с ним, для начала.
Доместик ушел от императрицы в унынии: ждать согласия Грамматика на восстановление иконопочитания было делом гиблым – Мануил уже попытался вызнать через патриаршего келейника и синкелла, как мог бы посмотреть Иоанн на этот вопрос, и не узнал ничего утешительного для своих планов. Тогда доместик попробовал убедить других членов регентства и близких императрицы в том, что вопрос об иконах нуждается в скорейшем пересмотре. Варда лишь скептически пожимал плечами. Петрона недвусмысленно заявил, что ему «начихать на всё это богословие» и он не собирается ни защищать иконы, ни выступать против них. Зато Сергий Никетиат горячо поддержал Мануила, и попытался сам поговорить с августой, так же как и Ирина, но Феодора упорно отсылала их к патриарху. Каломария и София, бывшие под влиянием недавних бесед с Мефодием, склонялись к мнению Мануила, но не хотели ссориться с сестрой и пока молчали.
Между тем арабы, узнав, что ромейский император умер и вместо него, по сути дела, правит женщина, снарядили флот из четырех сотен кораблей и отправились на Константинополь. В Городе стали готовиться к осаде, а патриарх совершал в Святой Софии моления об избавлении от опасности. Избавление пришло вскоре: у мыса Хелидония в Кивирреотской феме агарянский флот был совершенно разбит бурей, только семь кораблей смогли вернуться в Сирию. Кто видел в этом знак Божия благоволения, кто, напротив, прозревал в нашествии врагов, пусть и неудачном, грозное предупреждение…
Прозрения и прорицания вообще стали расти после смерти императора, как грибы после дождя. Из Вифинии доходили слухи, что тамошние монахи, прежде всего под влиянием отшельника Иоанникия, а также уехавшего туда игумена Мефодия, всё громче говорят о грядущем торжестве иконопочитания – в народе ходили разговоры о пророчествах и видениях, предсказывавших его. Передавали, что Иоанникию явился в божественном озарении святой Арсакий и послал старца к отшельнику Исаии в Никомидию, чтобы узнать от него волю Божию. Иоанникий будто бы действительно ходил к Исаие, провел у него три дня в молитве, после чего Никомидийский подвижник изрек пророчество: «Так говорит Господь: вот наступил день, и приходит конец врагам Моего изображения!» Говорили, что православные собираются отправить к императрице что-то вроде посольства с просьбой восстановить почитание икон…
Логофет дрома, хоть и не поддержал всецело начинание Мануила, однако всё больше задумывался. В детстве он, разумеется, не был убежденным чтителем икон, всего лишь подражая родителем, а когда при императоре Льве возобновилось иконоборчество, Феоктисту было только семнадцать лет. Отец, оскопивший сына еще в детстве в расчете на то, что он сделает придворную карьеру, не внушил ему никаких понятий о необходимости отстаивать догматы, зато внушил, что надо «слушаться вышестоящих», – а все вышестоящие у Феоктиста, с того самого дня, как он стал секретарем у турмарха федератов Михаила и до настоящего момента, были иконоборцами. Отец погиб в одном из сражений с мятежниками Фомы, после чего мать и сестра удалились в небольшой монастырь в Вифинии. В той обители иконы чтили, но Феоктиста это нимало не заботило: он был равнодушен к богословским спорам, а выходки иконопочитателей, особенно политически окрашенные, его раздражали – тем сильнее, чем больше они не нравились императору… Но после чуда с энколпием, совершившегося над умиравшим василевсом, Феоктист изменил свои взгляды на иконы и стал поклоняться им дома, хотя продолжал причащаться у иконоборцев, в отличие от доместика схол. Мысль о том, что вопрос неплохо было бы пересмотреть, приходила логофету на ум, однако он равнялся на вышестоящих, а Феодора пока не была расположена размышлять о восстановлении иконопочитания официально. Кроме того, Феоктист прекрасно понимал, что патриарх станет здесь камнем преткновения, – и логофет помалкивал, но собирал сведения о происходящем: они приходили к нему отовсюду как к начальнику государственной почты, и к концу весны патрикий стал всё чаще погружаться в размышления о будущем Империи и Церкви. Свобода исповедания, данная иконопочитателям, развязала им руки и языки, и было понятно, что очень скоро они возбудят немало простого народа, пойдут прошения к императрице, начнется давление на синклитиков… «Бог знает, насколько это осложнит обстановку, – думал логофет, – но покоя теперь не жди, это ясно!» С другой стороны, как думалось Феоктисту, если восстановление икон пройдет примерно так же, как на Никейском соборе при августе Ирине, то особых потрясений в обществе не произойдет, зато чтители образов останутся довольны и всё успокоится… Подобные рассуждения привели логофета к мысли, что начинание Мануила не худо бы и поддержать, однако Феоктист решил дождаться момента, когда сами иконопочитатели сделают первый открытый ход.
