«Извергнуть из сана весь клир! – думала Феодора. – Ведь это конца не будет возмущению! А если оставить всё, как есть, возмущению тоже конца не будет с другой стороны… Феоктист говорит, что ревнители возмутят монахов, а через них и мирян… Ведь я женщина, Михаил мал, и они осмелеют… Дядя пугает государственным переворотом… Может, он просто пугает, а может… Кто их знает, этих ревнителей, на что они могут пойти ради икон! Но, в конце концов… В конце концов, надо мне самой понять, чего я хочу, и идти до конца! Если я верю, что иконы надо чтить, а я верю, тогда нужно действительно восстановить их почитание в Церкви… Ведь если бы Феофил остался жив, разве не рассудил бы он так же?.. И тогда придется идти на требования этих ревнителей, ведь других исповедников у нас нет, – она усмехнулась про себя. – Конечно, если бы Феофил был жив, он не позволил бы никого извергнуть, он нашел бы способ восстановить православие без всех этих… ужасов! И эти ревнители, которые сейчас отправляют его в ад, прославили бы его как христианнейшего государя! А теперь, чтобы они не осуждали его, мне приходится… торговаться!.. “О, для чего я родилась!” Святейший, я не смогу защитить тебя!»
– Имей в виду, отче, – сказала она, глядя в глаза игумену, – что если вы настаиваете на избрании нового патриарха, то я хочу, чтобы им стал такой человек, который не только поверит моим словам о предсмертном обращении государя, но и убедит других поверить этому и сотворить молитву о его прощении. В противном случае, повторяю: я буду управлять так, как правили мой свекр и муж – это мое последнее слово!
– Думаю, августейшая, – ответил Мефодий, не отводя глаз, – такой человек найдется.
– И ты уверен, что именно он будет всем угоден в качестве патриарха? – взгляд августы стал чуть насмешливым. – Ведь наверняка предложат несколько кандидатов.
– Их, безусловно, будет несколько, государыня. Но когда дойдет до избрания, полагаю, было бы делом благочестия вопросить волю Божию через какого-нибудь подвижника, издавна известного своим даром прозрения… Например, через отца Иоанникия.
Императрица улыбнулась.
– Что ж, – сказала она, – на том и порешим.
Перспектива низложения всего иконоборческого клира ошеломила членов регентства: ни Мануил, ни Феоктист не ожидали, что за торжество иконопочитания придется уплатить подобную цену, ведь они рассчитывали, что всё будет улажено через прощение покаявшихся, как то было в свое время сделано на Никейском соборе. Варда, наконец, перестал пожимать плечами и заявил, что только безумец может пойти на подобные требования.
– Тысячи людей, выброшенных на паперть! Вы подумали об этом? – воскликнул он. – Куда мы денем всех этих епископов, священников, диаконов? Куда они пойдут? А их семьи? А что скажут их родственники?!.. Похоже, на почве икон все решительно сошли с ума! Такого никогда еще не было, никогда! Вспомните историю! Кого извергали на соборах, какой собор ни возьми, кого осуждали? Только тех, кто отказывался принять православие! Где это видано, чтобы покаявшимся клирикам не оставляли сан? Что за самодурство?! Что они хотят этим доказать, эти ревнители? Это безумие, сущее безумие! Я не могу на такое согласиться!
– Да уж, – проговорил логофет, – это действительно как-то… чрезмерно! Неужели им, чтобы убедиться в искренности государыни, недостаточно того, что она восстановит православие?!
– Такие требования, пожалуй, в духе студитов… Но неужто они все там думают так? – сказал Мануил. – И ведь из них мало кого, в сущности, сильно гнали в последние годы…
Взять тех же студитов – жили себе спокойненько в разных местах! Хоть тот же отец Николай: ему моя сестрица все условия создала для безбедной жизни – сиди себе, молись, душу спасай… Да у него, небось, в монастыре не было таких условий, как в этой ссылке!.. Или этим Илариону с Симеоном – так ли уж плохо было на Афусии? Лазаря еще, допустим, можно понять, он действительно жестоко пострадал… Да и то – давно уж дело было, а после никто его и пальцем не тронул!.. Откуда в них такая озлобленность?! Непостижимо! «Введут в Церковь не только иудейство, но и язычество»! Еще и язычество? На что это они намекают?
– По-видимому, на любовь святейшего Иоанна к эллинским писаниям, – ядовито заметил Варда. – Уж конечно, православный патриарх не должен читать ничего, кроме Псалтири и Златоуста!
Императрица слушала своих помощников, не вмешиваясь, а когда все выговорились и умолкли, сказала:
– Господа, я вас не понимаю. Еще так недавно вы уверяли меня, что необходимо восстановить иконы, иначе Империю ждут великие бедствия, а нынче что же – эти бедствия вас уже не страшат? Как же вы были так недальновидны? А вот святейший сразу сказал мне, что иконопочитатели потребуют сделать именно то, что вас так возмущает, потому что когда-то они этого уже требовали. Вы, как видно, об этом забыли? А кто тут говорил о знании истории? Если вы хотели покоя, тогда нечего было и начинать! Но теперь, хотите вы или не хотите, а я доведу это дело до конца! Если можете, попробуйте договориться с иконопочитателями на иных условиях, если же у вас ничего не выйдет, то всё пойдет так, как я уговорилась с Мефодием. Пока я не знала, как эти ревнители смотрят на моего мужа и его вечную участь, я была спокойна, но вы сделали так, что я узнала об этом… Так вот, что я вам скажу: я не позволю, чтобы мои подданные думали, будто Феофил отправился в преисподние судилища, и сделаю всё, чтобы все узнали, что Бог принял его как верного и православного, – чего бы это ни стоило и как бы дорого ни обошлось!
…Приближалась зима, а вопрос об иконах всё еще не был решен. Феоктист, Мануил и Варда действительно попытались выговорить у иконопочитателей более мягкие условия восстановления православия, но ничего не добились: исповедники, даже в обмен на извержение из сана всех иконоборцев, не слишком охотно соглашались молиться за покойного императора – одни по-прежнему не хотели этого делать ни при каких условиях, другие были готов молиться не о том, чтобы Бог простил Феофилу гонения на православных, а прямо об избавлении императора от вечных мук… Переговоры шли тяжело и неприятно. Императрица в них больше не участвовала, а лишь наблюдала со стороны – логофет дрома докладывал ей обо всем. Варда продолжал стоять против прещений на иконоборческое духовенство и хотел, чтобы оно было принято через покаяние. Мануил в качестве самой крайней меры предлагал извергнуть поголовно только епископов, а клириков более низкого чина оставить в сане, если они покаются. Феоктист поначалу поддерживал Мануила, но к сентябрю перешел на сторону императрицы, видя, что ни она, ни ревнители икон не расположены сходить со своих позиций. Между тем иконопочитатели не сидели сложа руки, и к концу осени уже многие синклитики, придворные и военные стали выступать за восстановление православия, в народе и особенно среди монахов всё больше нарастало ожидание перемен в вере. Правда, духовенство сдерживало подобные разговоры среди паствы – слух о том, что иконопочитатели требуют поголовного извержения иконоборческого клира, уже прошел, и, конечно, становиться жертвой никому не хотелось…
Наконец, регенты сдались и на Богоявление объявили императрице, что ничего не остается, как пойти на условия, изначально предложенные Мефодием. На следующий день Феодора призвала к себе патриарха и рассказала ему о положении церковных дел, о переговорах и о требованиях противной стороны. Иоанн слушал молча, только время от времени чуть заметно усмехался.
