– Святейший, я чувствую себя Пилатом! – с горечью сказала императрица.
– Это неподходящее сравнение, государыня, – ответил патриарх с улыбкой. – Если ты и не обретаешь во мне вины, это еще не значит, что я праведен пред Богом.
– Ну, конечно, все мы грешим, – пожала плечами августа. – Но не настолько же ты грешен, чтобы претерпеть то, на что я вынуждена тебя обречь!
– О, я не стал бы этого утверждать столь опрометчиво! Люди, конечно, не знают всех наших грехов, но ведь Богу известно всё. Мы грешим, каемся, несем епитимии, но не всегда знаем, насколько эти епитимии соответствуют сделанным грехам, а иногда даже и не замечаем за собой каких-то грехов. Поэтому случается и так, что Бог, видя нас недостаточно очищенными, посылает нам разные скорби, на первый взгляд не заслуженные. На самом деле чаще всего такие скорби посылаются как дополнительные епитимии, непосредственно от Бога, и никто не страдает безвинно, кроме, разве что, праведников, подобных Иову – но к нему я, разумеется, приравнять себя не дерзну. Поэтому, августейшая, – патриарх взглянул ей в лицо и еле заметно улыбнулся, – если в настоящем случае у тебя и есть сходство с Пилатом, то всего лишь в том, что ты, как и он, служишь орудием божественного промысла, и только. Мне бы очень не хотелось, чтобы тебя это огорчало. Если мне суждено испытать какие-то неудобства, это лишь послужит на пользу моей душе. А кроме того, признаться, я буду даже рад избавиться от бремени патриаршества и всего, что с ним связано. Поэтому я вижу в происходящем не что иное, как благой Божий промысел, и благословляю его.
– Что ж, – проговорила августа, вставая, – это очень по-философски и по-монашески, но… Всё-таки прости меня, владыка! Мне ужасно жаль, что так выходит! Я так хотела бы, чтоб ты остался на кафедре… Но, как видишь, мне пришлось сделать выбор, – она опустила голову. – Прости меня и благослови! Я никогда не забуду, как много ты сделал… для нас с Феофилом!
– Бог да благословит тебя, чадо, всегда, ныне и присно и во веки веков! – тихо сказал Иоанн, благословляя склонившуюся перед ним императрицу. – Не печалься, августейшая! Эта жизнь – всего лишь театр, а дом наш не здесь. И дай Бог, чтобы когда-нибудь мы все встретились в том доме!
13. Ради любви
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.
(Осип Мандельштам)
20 января, в годовщину смерти императора, патриарх совершил заупокойную литургию и панихиду в храме Апостолов, после чего августа раздала много денег народу, повелела выставить столы с едой для бедняков и нищих, а сама отобедала во дворце в узком кругу – приглашены были только члены семьи, регенты, препозит, эпарх, некоторые синклитики и кувикуларии, а также патриарх. Императрица была задумчива и печальна, остальные – так или иначе встревожены, дети – немного грустны, только Иоанн сохранял безмятежный вид. Феодора время от времени взглядывала на него, и, наконец, он улыбнулся и сказал:
– Августейшая, позволю себе поднять кубок, сопроводив его изречением одного древнего мудреца: «Уходя, не оглядывайся». Думаю, что если бы люди чаще следовали этому совету, их жизнь была бы гораздо счастливее.
– Да, хороший совет, – проговорила императрица, – и он особенно ценен в устах того, кто умеет ему следовать, – она умолкла на несколько мгновений. – Мне, владыка, нечем ответить на него, кроме как словами поэта: «Боги тебе за сие воздадут воздаяньем желанным!»
На другой день она приказала Феоктисту послать приглашения игумену Мефодию и другим первенствующим из исповедников, чтобы те прибыли в Константинополь к началу февраля, и когда ей доложили, что иконопочитатели ждут августейшего приема, она велела пригласить их в Большую Консисторию, куда собрались регенты и синклитики с другими придворными. На этот раз исповедников было значительно больше: пришли и синкелл Михаил, и Феофан Начертанный, и игумен Навкратий с Николаем, и Агаврский игумен Евстратий; монах Лазарь и иеромонах Симеон тоже были здесь. Почти у всех прибывших на лицах было мало воодушевления, поскольку они уже знали, что́ их ожидает: Мефодий сумел убедить большинство в том, что необходимо исполнить просьбу августы, поскольку в противном случае торжество веры не состоится, – но, хотя грядущее извержение всех иконоборческих клириков из сана действительно было по нраву православным, молиться за покойного императора мало кто из них согласился без внутреннего возмущения или смятения.
– Надеюсь, отче, ты не будешь просить нас на приеме у государыни произносить панигирики в честь покойника? – спросил Феофан, саркастически усмехнувшись.
В последнее время он постоянно чувствовал горечь, вспоминая о своем умершем брате – Феодор скончался меньше чем за месяц до смерти императора, и Феофану было нестерпимо обидно, что брат не дожил до торжества православия, ради которого перенес столько страданий. Но когда Начертанный думал о том, какой ценой достается это торжество, становилось еще горше, и он чувствовал себя почти предателем по отношению к Феодору и другими исповедникам, почившим в ссылках.
– О, нет! – улыбнулся Мефодий. – Я буду безмерно рад и благодарен вам всем, если вы хотя бы постоите молча и не будете выказывать недовольства!
«Эта жизнь – всего лишь театр, – повторяла себе императрица накануне дня встречи с иконопочитателями, пытаясь хоть немного перебороть волнение, – и завтра мне предстоит сыграть очередное представление… Нужно постараться сыграть его достойно…» Она взглянула на портрет мужа, висевший в ее спальне над кроватью и прошептала:
– Ради тебя, Феофил!
О том, как будет проходить грядущая встреча, в общих чертах было условлено заранее, но всё же обе стороны опасались каких-нибудь подвохов, и это создавало напряженность. Даже Петрона под маской всегдашнего своего равнодушия был явно насторожен. Почти во всех иконопочитателях ощущалась натянутость, исключение составлял разве что Никомидийский отшельник Исаия – неожиданно для собратий он оставил свою башню и тоже прибыл в Царствующий Город. Лучше всего владели собой императрица и Мефодий – оба держались с непреклонным достоинством, и в то же время Феодора словно источала благоволение, а игумен был сама любезность и само смирение, как и подобало пришедшему ходатайствовать перед августой по делу наивысшей важности. Варда украдкой поглядывал на обоих и дивился, насколько они хорошо подготовились, чтобы исполнить каждый свою роль. После взаимных приветствий Мефодий выступил вперед и сказал:
– О, боговенчанная владычица! Мы пришли к тебе сегодня с прошением по делу безмерной важности, столь же безмерной, сколь безмерно всё божественное и относящееся ко святой Церкви. Вот уже без малого тридцать лет наша Церковь волнуема и раздираема бесчинием и нестроениями, безрассудно привнесенными в нее противниками священных изображений. И ныне мы слезно молим тебя, августейшая госпожа: прикажи, чтобы Церковь Божия обновилась и воспрянула, вновь обретя досточестное и спасительное украшение, которое утратила – святые иконы, чтобы объединились расточенные и было восстановлено разоренное, и чтобы рог христиан вознесся ввысь при боговенчанной державе вашего царства! И тогда, государыня, имя и память твоя и твоих возлюбленных детей будет восхваляться, прославляться и ублажаться в роды родов!
