– Мне, честнейшие отцы, – ответила императрица, – хорошо известны и горячность, и ревность, и православность вашей веры и благочестия. Но надлежит и вам узнать, что я сама чту святые иконы и поклоняюсь им со всем благоговением, наученная этой вере от моих родителей. И чтобы вы не подумали, будто это только слова, я докажу вам их на деле, – Феодора поднялась, вынула из-под хитона висевший у нее на шее на золотой цепочке большой крест с изображениями Спасителя и Богоматери, показала его всем собравшимся и, перекрестившись, приложилась к нему.
– Слава и хвала человеколюбию Божию! – воскликнул Мануил, и то же повторили все придворные.
– Благословен Бог, восставляющий защитников веры и благочестия! – сказал Мефодий, и остальные исповедники подхватили славословие.
Когда водворилась тишина, императрица снова села на трон и продолжала:
– Итак, досточтимые отцы и братия, вы видите сами, что я готова со всякой благосклонностью даровать вам восстановление святых и досточтимых икон. Но есть и у меня одна просьба к вам, и если вы желаете, чтобы я сотворила всё, что вам по душе, не погнушайтесь и вы моим прошением, но исполните его.
– Что же это за просьба вашего царства к нам, смиренным? – спросил игумен.
Тишина в зале стала почти звенящей: исповедники, казалось, до последнего надеялись, что «неудобную» просьбу удастся обойти, а придворные, несмотря на предварительную договоренность Мефодия с Феодорой, до последнего боялись за ответ, который императрица может получить от иконопочитателей.
– Просьба моя и прошение к вашему благоговеинству такова, – ответила августа, – чтобы вы сотворили молитву милостивому и человеколюбивому Богу о Феофиле, супруге моем, и умолили, чтобы Господь простил все согрешения его, особенно же то, что он сделал против святых икон и против вас, ревностно их чтивших. Ведь я знаю и уверена, что вам дана от Бога власть вязать и разрешать человеческие прегрешения.
Легкий вздох пронесся среди исповедников, а Мефодий, помолчав несколько мгновений, сказал со всей почтительностью, но и с должным сожалением:
– Августейшая, с твоей стороны совершенно естественно обратиться к нам с подобной просьбой, ибо мы должны воздавать благодарность властителям и благодетелям, если они правят достойно и боголюбиво. Но ныне мы в смущении и печали, поскольку твоя просьба выше сил и достоинства нашего: ведь мы не можем посягать на то, что выше нас. Простить ушедшего в мир иной может только Бог, мы же, грешные, поставлены от Него разрешать и связывать только находящихся в земной жизни. Правда, иногда мы можем разрешить и уже умерших, но только если их грехи сопровождались раскаянием хотя бы при последнем издыхании. В настоящем же случае мы пребываем в скорби и недоумении, как можно исполнить твою просьбу, государыня.
– Я ждала такого возражения с вашей стороны, почтенные отцы, – ответила Феодора, – и хочу клятвенно заверить вас, что сама была свидетельницей покаяния моего супруга на смертном одре. Господь умилосердился над ним и не попустил ему умереть противником икон, но перед самой кончиной вразумил его страшным сонным видением, и государь раскаялся, поцеловал святую икону и с этим исповеданием отдал душу свою в руки Божии. Это может подтвердить и стоящий тут господин логофет, и некоторые слуги моего мужа. Поэтому я верю, что Бог принял его покаяние, и ныне молю вас, чтобы вы своей священной молитвой запечатлели его предсмертное исповедание и перед всеми людьми сделали известным прощение его грехов. Итак, я прошу вас сотворить моление о моем супруге и быть свидетелями его прощения, сделавшись подражателями человелюбивого Христа, чтобы явить себя достойными принять и пасти Его святую Церковь. Если же вы не исполните моего прошения, тогда не будет ни моего согласие на ваши просьбы, ни восстановления почитания святых икон, но всё останется по-прежнему, и Церковь вы не получите. Это мое последнее вам слово, отцы, и теперь будущее Церкви зависит только от вас.
«Ай, да сестрица! – восхитился Варда. – Как ловко повернула! И как говорит-то!.. Если б государь сейчас слышал ее, он мог бы гордиться!»
Исповедники между тем переглядывались, некоторые не могли скрыть своего возмущения: императрица не только представила свою «невозможную» просьбу как исполнимую и совсем незначительную, но еще и перелагала на иконопочитателей вину в возможной неудаче всего предприятия по восстановлению православия!.. «Красивая история! – думал игумен Евстратий. – Если это и неправда, то августа поступила весьма умно, сочинив такое… Ведь не опровергнешь и не скажешь ей в глаза, что она лжет…» Феофан Начертанный, с самого начала воспринимавший всё происходившее как «недостойное представление», нимало не поверил рассказу императрицы о покаянии императора и уже собирался что-то сказать, как вдруг раздался тихий голос отшельника Исаии:
– Позволь, августейшая владычица, высказать мое смиренное слово.
Он выступил немного вперед, тяжело опираясь на посох, – уже совсем ветхий старец, согбенный и совершенной седой. «Сколько же ему сейчас лет? – подумала Феодора. – Ведь когда я была у него, он уже был стар… Господи!..» – тут она ясно вспомнила тот весенний день, когда отшельник благословил ее и вручил яблоко, и в ушах ее точно вновь зазвучали его слова: «Ты же, когда придет час, прославишь Его, как Он ныне прославит тебя…» Она невольно прижала руку к груди.
– Вижу, владычица, ты вспомнила сказанное тебе мною, ничтожным, – Исаия чуть улыбнулся. – Я же поистине узнал ныне, что Бог смиряет человеческую гордыню и никому не открывает всех судеб Своих! Ибо когда-то я, грешный, провидел не только твою будущую славу, но и скорби, ожидавшие тебя, но не дал мне Господь предузнать глубину любви твоей! Ибо поистине ты уподобилась апостолу Павлу любовью и состраданием, а через тебя Бог и нас, грешных, хочет научить тому же, – он повернулся к остальным исповедникам, слушавшим его с немалым удивлением, и сказал: – Ныне, братия и отцы, заклинаю вас не коснеть в нечувствии и жестокосердии, но уважить просьбу августейшей государыни, ибо так Господу угодно и православие восстановить, и государя помиловать, и нас научить Своему человеколюбию. Говорю вам: если теперь вы не согласитесь, то не только сами себя лишите пользы душевной, но окажетесь и богоборцами!
В зале воцарилась мертвая тишина: все были поражены и не находили, что сказать. У императрицы на глаза навернулись слезы, и она сделала огромное усилие над собой, чтобы не заплакать тут же при всех. «Господи! – подумала она. – Поистине Ты послал в его лице Своего ангела на помощь мне!» Та же мысль в этот миг пришла в голову и Мефодию: в душе возникло ощущение, словно он долго и мучительно пытался отплыть от берега на судне, но оно не двигалось с места – и вдруг некто обрубил под водой удерживавший его канат, и оно полетело вперед на всех парусах. Игумен благодарно взглянул на Никомидийского отшельника и обратился к августе:
– Государыня, мы все совершенно согласны с богопросвещенным отцом Исаией, и поскольку ты просишь нас с верой и уповаешь на силу церковной молитвы, то вот, как только твоим повелением будет открыта для нас Великая церковь Божия, мы все в определенное время сотворим пост и обратим моления к милостивому Господу. Но и ты сама сделай то же самое со всеми, кто живет с тобой в Священном дворце, от мала до велика, – и веруем, что тогда Бог непременно явит Свою милость и человеколюбие на нас, смиренных, ныне, как и всегда!
