– Да ладно тебе, – пробурчал третий монах, – тут и отцы, вон, и книги Завета…
– О, а это что такое?..
Кледоний взглянул, и сердце его стукнуло: первый монах добрался до полок, где лежали химические рукописи – трактаты древних ученых и кое-какие из тетрадей, куда Иоанн в течение нескольких лет записывал свои заметки, мысли и результаты химических опытов. Часть из них хранилась у него в имении, а здесь были те, что он пролистывал на досуге в последнее время, размышляя над плодами своих исследований.
– «Книга огней»… «Изготовление смарагда»… «Жидкое золото»… «Гермес – Меркурий – ртуть»… «У Стефана: Осирис – свинец»… «Зосима: север – черный, запад – серебряный, юг – лиловый, восток – золотой»… Что это такое?!.. А-а, поглядите-ка, братия, тут дьявол нарисован! – монах ткнул в рисунок, изображавший дракона, изогнувшегося в кольцо и кусающего свой хвост. – Да это колдовские книги какие-то!.. Господи, помилуй! Смотрите: «И одно дает другому кровь, и одно порождает другое. И природа любит природу, и природа веселит природу, и природа побеждает природу, и природа господствует над природой…» Точно, какие-то заговоры!..
Спустя полтора часа Кледоний пришел к Иоанну в слезах.
– Владыка, они забрали все химические рукописи, всё – и книги, и твои тетради! Решили, что это колдовство… Я им говорю: это химия, – а они заладили свое: «Там, – говорят, – дьявол нарисован!» Это они про символ работы… Взяли их все и еще «Вопросоответы» об иконах, и Оригена, и твои сочинения… Говорят: всё сожгут! Что же это делается, а!
Грамматик чуть побледнел, но усмехнулся и спокойно сказал:
– Помнится, Фукидид заметил: «Не секрет, что большинство из тех людей, кому неожиданно и в короткое время достаются большие богатства, становятся наглыми». Лучшие из отцов учили не отвергать сказанное эллинскими философами, но «всё рассмотреть, чтобы увидеть, не содержит ли это истину», а нынешние отцы предпочитают не рассматривать, а сжигать. Что ж, «беззаконнующие пусть беззаконнуют еще», как говорится… Я же радуюсь, что Бог избавил меня от необходимости сообщаться с подобными людьми.
– Ты-то можешь этому радоваться, владыка, – сокрушенно сказал Кледоний, – а что делать мне?! Меня ведь с тобой не пустят…
– Возвращайся в монастырь, брат. Там в ближайшее время понадобятся здравые умы. А потом будет видно. Да не горюй так! – Иоанн улыбнулся. – Всякое ненастье когда-нибудь сменяется благорастворением воздуха, надо только уметь ждать.
Изъятые у Грамматика рукописи были рассмотрены на собрании православных и действительно приговорены к сожжению как «душевредные, бесовские и отравотворные»: если и не все из присутствовавших поверили в «колдовское» содержание найденных записей, эти тетради в любом случае были хорошим поводом представить низложенного патриарха перед простым народом как «колдуна и бесоначальника». Феоктист уже не пытался ничего спасти и, краем уха слушая выступление соборян, размышлял о том, какой монастырь назначить местом ссылки для Грамматика. Логофет лично сообщил ему о решении собора, и Иоанн лишь попросил, чтобы с места ссылки, если возможно, открывался вид на Босфор.
Теперь во дворе патриархии жгли «колдовские книги», и поглазеть на это собралась немалая толпа монахов и мирян. Кто-то выкрикнул, что «этого колдуна самого бы тут сжечь», но крикуна тут же увели следившие за порядком стратиоты, присланные эпархом.
– Господи, какие варвары! – раздался за спиной Иоанна голос его келейника.
Кледоний с утра складывал в сундуки библиотеку Грамматика – готовил его к отъезду, то и дело вытирая глаза рукавом. Сейчас монах смотрел в окно, и по его щекам текли слезы. Иоанн обернулся и положил руку ему на плечо.
– Брат, надо уметь «и избыточествовать, и лишаться». Вспомни, что говорил святой Иустин: «Мы убеждены, что ни от кого не можем потерпеть вреда, если не обличат нас в худом деле и не докажут, что мы негодные люди: вы можете умерщвлять нас, но вреда сделать не можете». То же самое, в общем, говорил и Сократ. Будем подражать философам не только в дни благоденствия, но и в скорбях, тем более, что нас никто не умерщвляет. А что до этих глупцов, Бог им судья! В конце концов, то, чем мы занимались, мы делали для себя и получили пользу, не так ли? Они же не только не получили от этих записей никакой пользы и даже не в состоянии понять, в чем она заключается, но своими действиями нанесли вред собственной душе. Их остается лишь пожалеть!
Вечером зашел Варда и сообщил Иоанну, что его решено сослать в Клейдийский монастырь на западном берегу Босфора. Патрикий, по поручению императрицы, собирался сам поехать туда и проследить, чтобы ссыльному предоставили условия для достойной жизни. Как только всё будет готово, Варда должен был лично доставить низложенного патриарха по месту назначения.
– А это государыня просила передать тебе, сама изготовила, – сказал он с грустной улыбкой, вручая Иоанну небольшой круглый коврик, затканный красными розами по золотому фону. – На молитвенную память.
– Благодарю! – ответил Грамматик. – Передай августейшей, что я всегда буду молиться за нее и ее детей. Впрочем, – он улыбнулся, – она об этом и так знает. Да пусть не скорбит слишком сильно. Как сказал поэт, «должно быть твердым, чтоб имя твое и потомки хвалили»!
14. Торжество православия
Любовь никого не ненавидит, никого не хулит… никем не гнушается – ни верующим, ни неверующим, ни чужим, ни грешником… подражая Христу, который… научает: «Будьте благи и милосерды, как Отец ваш небесный».
(Св. Аммон Египетский)
Сразу после низложения Иоанна православные занялись избранием кандидатов на патриарший престол. Было названо несколько имен, в том числе иерусалимского синкелла Михаила, но старец отказался, выставив на вид свою немощь, тогда как время требовало патриарха не старого и больного, а еще полного сил и деятельного. Одни выдвинули игумена Катасаввского монастыря, другие – студита Николая, последний предлагал игумена Навкратия, но тот отказался по той же причине, что и Михаил. За Мефодия голосовали епископ Иоанн, игумен Евстратий и многие подвижники, прибывшие с Олимпа и из вифинских монастырей. После того как, наконец, трое ставленников были избраны, им повелели удалиться из Города, каждому в отдельный монастырь, и ожидать окончательного выбора. Когда императрице были названы их имена, она сказала собравшимся:
– Преподобнейшие отцы, я, разумеется, могла бы сейчас назвать вам того, кого мне хотелось бы видеть на патриаршей кафедре. Но я хорошо знаю, что пути Божие нередко далеко отстоят от мыслей человеческих, поэтому мне пришло на сердце желание обратиться к прославленному подвижнику нашего времени, постнику и прозорливцу – я имею в виду всем вам хорошо известного отца Иоанникия – и попросить его помолиться, чтобы Господь указал ему того, кто достойно упасет православное стадо на спасительных пажитях.
К Олимпскому отшельнику были посланы игумен Иларион и монах Лазарь, с ними отправился и один спафарий от императрицы. Иоанникий, выслушав просьбу, поместил их в особую келью и велел молиться, сам же затворился в своей и молился три дня и три ночи, после чего вручил посланным деревянный посох и сказал:
