Герман был упорен. Он проводил за иконописью всё свободное время, нередко оставался без послеобеденного перерыва на отдых, чтобы лишний час порисовать, пытаясь уловить то, что от него ускользало, но результаты ему по-прежнему не нравились. Он перерыл монастырскую библиотеку в поисках каких-нибудь произведений об искусстве живописи, но, поскольку библиотека включала в себя только книги Писания и святоотеческие творения, то найти в ней что-либо, кроме богословского обоснования иконопочитания и описаний святыми отцами виденных ими священных изображений, Герману не удалось, а трактат об иконописи, хранившийся в самой мастерской, был слишком краток и не давал ответов на многие вопросы – очевидно, он был создан для обучения иконописи под чьим-то руководством, а не самостоятельно. Иногда Герман косился в сторону флигеля, где жил низложенный патриарх, как говорили, окруженный горами книг. Хотя при поступлении в обитель настоятель сразу же предупредил новичка, что ему не следует общаться с Грамматиком, «чтобы не заразиться от него каким-нибудь нечестием», Германа не пугала возможность такого общения самого по себе; но мысль о том, что вряд ли в библиотеке иконоборца найдется что-нибудь об иконописи, останавливала монаха от обращения к Иоанну. Между тем он стал ловить на себе пристальный взгляд Грамматика – они иной раз встречались во время прогулок по саду. Слава «колдуна и нечестивца» ограждала бывшего патриарха от посягательств кого-либо из монахов на его уединение, но Герман по вечерам часто, вместо дозволенного общения с другими братиями, выходил побродить по саду в раздумьях о живописном искусстве и поневоле сталкивался там с Грамматиком. Он никогда не пытался заговорить с Иоанном, однако всегда при встрече с ним здоровался легким поклоном, получая то же в ответ, и не шарахался от него, как иные из братий, хотя пронизывающий взгляд стальных глаз иногда смущал монаха.
Как-то раз Герман в разговоре с другими иконописцами, как бы невзначай, высказал предположение, что у Иоанна могут быть в библиотеке книги о живописи, но монаха тут же засмеяли.
– Ты с ума сошел, брат! – воскликнул Келсий. – У этого-то иконоборца?! Да он, поди, и слышать о живописи ничего не желал бы, а не то что читать! Книги!.. Ха! Если у него и есть такие книги, то разве что с хулами на иконы!
– Вряд ли, – возразил Михаил, – такие у него, скорее всего, отобрали, когда отправили сюда.
– Может, отобрали, а может, и нет, – пробурчал Тимофей и, понизив голос, злобно продолжиал: – Вон, как его тут разместили… с удобствами! При нем православные томились по тюрьмам да по подвалам, не то, что читать – есть было нечего! А этот, вон, гуляет да еще смотрит на всех так, будто он тут выше игумена!
– Да уж, и правда, – кивнул Келсий. – Откуда только нашей обители эта напасть?!
– Грешим много, должно быть! – вздохнул Михаил.
– Да, например, осуждением и злословием, – сказал Герман.
Все трое монахов посмотрели на него подозрительно, но он с самым невинным видом продолжал выписывать складки на одежде Спасителя. Больше со своими собратьями говорить об Иоанне он не пытался.
16. Слава отцов
Бывало всяко. Даже тяжело, —
До полного развала и распада.
Я требовал от вас того, чего
От человека требовать не надо.
(Александр Межиров)
После Рождества Христова игумены Студийский Навкратий и Саккудионский Афанасий обратились к патриарху и императрице с просьбой позволить перенести тело Феодора Студита с острова Принкипо в родной монастырь. Уже на другой день получив разрешение, они оповестили всех, кого могли, о грядущем событии, и в Город стали собираться монахи из разных обителей, желавшие почтить память великого исповедника. Патриарх обещал лично принять участие в торжестве и поручил Никейскому митрополиту написать в честь святого Феодора канон, чтобы пропеть его при перенесении мощей.
Феофан с радостью принялся за дело: ему хотелось почтить прославленного игумена – не только потому, что он любил святого, но и потому, что ему было обидно за Феодора. После разговора с патриархом Феофан перестал сомневаться в прощении покойного императора и больше не роптал на то, что Мефодий «продал» исповедников, однако слова патриарха о том, что Студийский игумен не дожил до торжества православия именно из-за своей «неумеренной горячности», задели Никейского владыку. Ему хотелось также сделать подарок всем студитам и, быть может, утешить их – Феофан знал, что они оскорблены «непочтением» со стороны патриарха, обошедшего их при рукоположении епископов на покинутые иконоборцами кафедры. Впрочем, готовящееся торжество вселяло надежду на то, что Мефодий хочет улучшить свои отношения с учениками Феодора…
«Глагол Божия в тебя явственнейше вселившийся, премудрый Феодор, – писал митрополит, – догматов реки источает обильно, ими же ныне наслаждаяся, богодохновенный, ученики твои благодарно вопием немолчным гласом: силе Твоей слава, Человеколюбче…»
26 января множество монахов и игуменов во главе с Навкратием и Афанасием отправилось на Принкипо, чтобы извлечь из могилы тело Феодора. Со свечами и фимиамом они пришли к могиле исповедника, и Студийский игумен во всеуслышание стал умолять святого возвратиться в его Город и монастырь:
– Ты ведаешь наше влечение к тебе, о, наилучший и чадолюбивейший из отцов, знаешь преизбыток привязанности, знаешь глубину любви – посему мы и пришил к тебе с прошением, явились, призывая, прибыли с мольбой: дай согласие нам, умоляющим, склонись к просящим тебя, дай пастве твоей перенести твое священное тело, дай столице поместить у себя твой честной прах, дай благоприлично положить почитаемые твои мощи, дай устроить общую радость об этом, общее ликование, ибо мы жаждем получить тебя, жаждем удержать и принять у себя. Жаждет тебя твоя прославленная обитель, жаждет тебя множество чад твоих, коих ты породил, и дал созреть, и привел в меру духовную, жаждет тебя вскормившее отечество, а вернее Царица городов, где ты и икону Христову славно проповедал, и явственно заклеймил ее ругателей. Приди к твоему народу, к твоей пастве, к устроению Церкви, к украшению ее, ко благолепию!..
Помолившись и воспев множество гимнов, как благодарственных, так и уже составленных к тому времени в честь преподобного Феодора студийскими монахами, они подняли гроб святого из могилы и понесли на судно. Всю дорогу до Города монахи продолжали петь гимны и составленный митрополитом Феофаном канон.
«В видении деятелен, в деяниях богослов был для нас, богоглаголивый, постник учительный, священномученик славный, православия столп, Церкви утверждение…»
На берегу мощи Студита встречали толпы народа со свечами и благовониями: здесь были и клирики, и монахи, и миряне, многие из них прибыли издалека. Фимиама было воскурено столько, что благоухание разнеслось по всем окрестным кварталам. Императрица по случаю торжества прислала в Студий драгоценные благовония, а многие синклитики и логофет дрома приняли участие в перенесении тела святого в его монастырь.
«Благоухает благолепно догматами божественные слова твои и из глубины злых ересей всех возводят, всемудрый, православия к превышней крайности…»
