– Видишь, брат, как нужно?
– Вижу, – прошептал потрясенный монах и перевел глаза на своего нежданного помощника. – Но как это у тебя вышло… господин Иоанн?!
– Так и вышло, – улыбка вновь тронула губы Грамматика. – Посиди на досуге и подумай, как, – и, не простившись, он взял свою книгу и ушел.
Остальные иконописцы как раз возвращались с отдыха и увидели, как Иоанн вышел из мастерской и не спеша направился к монастырскому саду.
– Что тут делал этот еретик?! – воскликнул Келсий, входя в иконописную.
– Да, что тут понадобилось проклятому иконоборцу? – спросил вошедший за ним Михаил.
Тимофей тоже хотел что-то сказать, но когда все трое взглянули на стоявшую перед Германом икону, слова застряли у них в горле. Некоторое время они молча смотрели на удивительный лик, настолько живой, что казалось – Спаситель вот-вот отверзет уста и что-нибудь произнесет.
– Кто это написал? – наконец, выдавил Михаил.
Осознав, что вопрос звучит нелепо – кто же еще мог это написать, кроме Германа? – он воскликнул:
– Как тебе это удалось?!
– Это написал не я, – меланхолично ответил Герман, даже не повернувшись к братиям, – а «проклятый иконоборец».
Происшествие обсуждали в монастыре несколько дней. Германа забросали вопросами: «Почему? Как?» – он не знал, что на них отвечать. Почему Иоанн вдруг заинтересовался его работой? «Не знаю». С чего это он вздумал помочь? «Не знаю». Откуда он так сведущ в живописи? «Не знаю». Герман спрашивал его о чем-нибудь раньше? «Нет». Это было непостижимо, а то, что главный иконоборец и ересиарх не только взялся помочь писать икону, но к тому же оказался великолепным живописцем, подействовало на братию, словно морок: принять новую действительность без объяснений было невозможно, а объяснения напрашивались тоже какие-то «невозможные»… Нет, всё-таки Герман должен знать! Не может быть, чтобы это вышло «просто так»! Он что-то скрывает! – и монахи вновь и вновь приступали к нему с расспросами. В конце концов Герман, обозлившись, пожаловался настоятелю, что братия уже замучили его и, если они и дальше будут осаждать его вопросами, он уйдет из обители. Эта угроза встревожила игумена: хотя он раньше своих братий стал подпадать под власть морока, окружившего теперь остальных монахов, но завершенную Грамматиком икону он продал одному столичному чиновнику за такую сумму, какую раньше выручал за три-четыре иконы, написанные в мастерской обители, и если Герман научится писать похожие образа… Нет, Евсевий совершенно не хотел упускать такой источник дохода, а возможно, и будущей славы монастыря! Вслед за этим соображением его посетила мысль несколько безумная: быть может, Иоанн не случайно помог Герману… Что, если монаху удастся сойтись с Грамматиком, и тогда… и тогда можно будет, расспросив брата, узнать, наконец, кто же он такой, этот ересиарх!.. Тут Евсевий тряхнул головой и перекрестился, отгоняя помыслы слишком уж странные для настоятеля православной обители, но в тот же вечер – а была среда, когда все братия ходили к игумену на исповедь – строго запретил монахам досаждать молодому иконописцу своим любопытством.
Герман между тем пребывал в глубокой задумчивости. Он несколько дней изучал дописанный «проклятым иконоборцем» образ, копировал мазки и штрихи на своих черновых набросках. В конце концов все линии отпечатались у него в мозгу, и не страшно было, что игумен продал икону. Но «как это вышло» у Иоанна, монах по-прежнему не понимал. Грамматик при встречах с ним вел себя так, будто ничего не произошло, и Герману иногда казалось, что визит Иоанна в мастерскую случился во сне, а не наяву… Монах начал писать икону Богоматери, однако работал гораздо медленнее, чем раньше, часто откладывал кисть и задумывался. Соработники по мастерской косились на него, но после втыка от игумена вопросов больше не задавали. Дойдя до стадии наложения обводки и «светов», Герман попытался воспроизвести приемы Грамматика и увидел, что дело плохо: образ не оживал.
Потратив два дня на бесплодные попытки добиться желаемого, Герман, наконец, решился: после ужина, когда до повечерия у монахов было свободное время для общения друг с другом или отдыха, он, пользуясь тем, что уже стемнело и на дворе никого не было, направился к «еретическому флигелю» и постучал. Открывший дверь прислужник уставился на монаха.
– Прошу прощения, – робко сказал Герман. – Могу ли я побеседовать с господином Иоанном?
– Сейчас спрошу, – прислужник исчез за дверью, оставив монаха на улице, но вскоре вновь появился и сказал уже гораздо любезнее: – Благоволи пройти, отче.
Иоанн занимал во флигеле одну комнату, в другой разместил привезенную с собой библиотеку, в третьей обитал прислужник и там же он готовил пищу для бывшего патриарха, а четвертая служила трапезной и приемной для посетителей – здесь Грамматик и встретил своего гостя.
– Здравствуй, брат, – сказал он с улыбкой. – Садись, – он указал на стул, покрытый куском бараньей шкуры, а сам сел на табурет у окна. – Прости, для начала небольшое уточнение: ведь твое имя Герман? – монах кивнул. – Очень приятно. Итак, чем могу быть полезен?
– Я хотел… – начал Герман с бьющимся сердцем. – Я подумал… У тебя, говорят, очень много разных книг, господин Иоанн… Может быть, у тебя есть какие-нибудь книги, по которым можно научиться ико… живописи? Если это возможно, я бы очень просил дать мне их почитать, – он проговорил всё это под острым взглядом стальных глаз, запинаясь от волнения.
Грамматик еле заметно улыбнулся.
– Пока не удалось понять, как же у меня это вышло?
– Нет, не удалось, – ответил Герман почти жалобно и с ужасом ощутил, что готов расплакаться: на мгновение ему показалось, что Иоанн сейчас просто посмеется над ним и простится…
– А ты думал над этим, Герман? – спокойно поинтересовался бывший патриарх. – Или ты больше думал о том, как скопировать мои приемы?
Монах вспыхнул и ответил еле слышно, опустив глаза:
– Да, я… действительно думал больше о последнем… Но не только! – добавил он почти с отчаянием.
В этот миг он понял, что попытка скопировать приемы Грамматика была, конечно, самым глупым из всего, что можно было сделать, и что Иоанн совсем не то имел в виду, когда советовал ему посидеть и подумать…
– Я больше так не буду! – проговорил он почти в безнадежной тоске.
– Верю! – сказал Иоанн; Герман несмело поднял взор и увидел, что в глазах Грамматика зажглись веселые огоньки. – Я дам тебе для начала одну книгу, брат, а когда ты ее прочтешь, посмотрим, что дать тебе дальше.
Иоанн поднялся, покинул комнату, вскоре вернулся и протянул Герману книгу. Тот с жадностью раскрыл ее и с изумлением прочел заглавие: «Диогена Лаэртия, жизнеописания философов». Монах в недоумении взглянул на Грамматика:
– Это… поможет мне научиться иконописи?!
– Да, – ответил Иоанн совершенно серьезно. – И даже очень поможет. Кстати, ты живешь в келье один?
– Нет, – растерянно ответил Герман. – Ох, я не подумал об этом! Я живу с братом Тимофеем, он тоже иконописец… Я думал, что…
