– Помощников себе подбирать он не промах, что говорить! Этот юнец, присланный мне на смену, как приехал в Сиракузы, так не прошло и двух месяцев, и все тамошние жены и девы от него растаяли, точно воск от огня, – Крифина усмехнулся, – ну, а за ними и мужья с отцами и братьями, понятное дело! И главное, упрекнуть его не в чем: нрава строгого, беседы только по делу, аскет, богослужение любит… Но как служит, ты бы видел! Я раз-другой зашел посмотреть и сразу понял, что сиракузских женщин невозможно осуждать: этакую красоту нечасто встретишь! И проповеди у него – огонь! Слышал бы ты, как он доказывал необходимость поклоняться иконам и честил меня за «ересь»! Вдохновенно, просто новый Богослов! Ему там какой-то льстец и эпиграмму написал: «Воссияла ныне нам звезда, не от Назианза, но от Сиракуз пришедшая»… Так что пришлось мне собирать вещи и грузиться на судно. Как говорится, пора на покой…
– Понятно… Значит, Мефодий не ошибся в выборе. А ведь здесь-то его еще как порицали за то, что он рукоположил этого Асвесту – молод слишком и только что приехал, «чужеземец»…
– Зато там он пришелся в самый раз, – с усмешкой заметил Крифина, немного помолчал и вздохнул. – В общем, дела наши не мёд, прямо скажем. Святейшему я написал, да он попросил пока его не навещать. Следят там за ним, видно, что ли.
– Следят, но в общем, он живет достаточно свободно. Я был у него два раза.
– Неужели? И как он?
– Ему там дали отдельные кельи, библиотека при нем, слуга свой… Конечно, это далеко не та роскошь, что была в патриархии, но он не жалуется. Живет анахоретом, читает книги, почти ни с кем не общается и уверяет, что вполне доволен. Глядя на него, я вспомнил сказанное об Аристиппе: «Тебе одному дано ходить одинаково как в мантии, так и в лохмотьях»… Всё-таки величие человека яснее всего познаётся в том, как он переносит удары судьбы!
Лизикс приносил Крифине последние новости – бывший протоасикрит, хоть и покинул свой пост, по-прежнему был в курсе почти всех дел благодаря сохранившимся знакомствам и связям. Феодор всегда был рад его видеть и с удовольствием беседовал с ним, однако со временем стал замечать, что Лизикс про себя думает некую мысль, хотя не признается, что его что-то тревожит. Наконец, когда Лизикс пришел к нему на Светлой седмице, Крифина сам решил спросить его обо этом:
– Послушай, я гляжу на тебя и давно замечаю, что ты всё о чем-то задумываешься. Случилось что-нибудь? Или секрет?
– Нет, владыка. Я вот как раз пришел сегодня сказать тебе, что я думал, думал и надумал. Я решил присоединиться к иконопочитателям. Видишь ли, меня самого мнение толпы не интересует, и если кто меня презирает или задирает, я переживу. Дураков на свете много, и, как заметил Сократ, «если б меня лягнул осел, разве стал бы я подавать на него в суд?» Но я человек семейный, и вот, когда из-за меня начинают презирать и уничижать мою жену и детей, это уже не сказать, как нехорошо!
Пока Лизикс говорил, упитанный рыжий кот с завидным достоинством не вошел, а словно вплыл в комнату, подошел к гостю, неторопливо обнюхал его ноги и, запрыгнув на колени, уютно свернулся и замурлыкал. Лизикс улыбнулся, почесал кота за ухом и продолжал:
– Поначалу-то было не так, пока еще многие не признавали восстановление икон, а теперь наших остается всё меньше… А у меня сыновья подросли, их бы на службу надо отдать, но при дворе сейчас не то, что прежде. Мануил стал пламенным иконопочитателем, Сергий всегда таким был, а Феоктист в любом случае старается подыгрывать патриарху, ему ведь нужно, чтобы было меньше напряжения, я его понимаю. Но мне от этого не легче! В Синклите-то смотрят на окружение августы, а там теперь иконопочитание цветет… и, думаю, будет цвести и дальше. Глупо надеяться, что прежнее вернется. Да и святейший отказался от какой бы то ни было борьбы. Он всем нам предоставил свободу поступать, как угодно. При последней встрече сказал мне: «Как бы ты ни верил, ты всегда останешься моим другом», – а ведь в то время я и не думал переходит к иконопочитателям! Похоже, он это провидел еще тогда… Жаль, конечно, что он решил так отойти от дел и всё уступить, но это его выбор, остается с ним смириться.
– Понятно, – Феодор мрачно помолчал. – Только Мефодий теперь тебя, думаю, так просто не примет! Знаешь ведь, как он тебя ославил в своем каноне? «Лютый Лизикс», «споспешник прелести»… Он для тебя что-нибудь поунизительнее придумает, вот увидишь!
– Ничего, я стерплю. В конце концов, у меня в жизни не так уж много было поводов смиряться, – Лизикс усмехнулся. – Зато потом заживу спокойно, и на меня не будут косо смотреть, а главное, оставят в покое моих детей и жену. Я ведь не монах! Монаху что – забрался в какой-нибудь угол и сиди… В этом смысле я святейшего понимаю! Но у меня так не выйдет, увы.
– Ну, воля твоя, – хмуро сказал Крифина. – А я ни за что с ними не примирюсь! Во-первых, не верю я в этот их догмат! Все эти их свидетельства, по большей части, – пустословие и натяжки… Как они ни крутили свои софизмы, а главный довод у них один – предание старины! Только вот кто и для кого это предание установил как истину? Приспособленцы-епископы для грубой толпы, которой вместо одних идолов понадобились другие, «христианские»! А во-вторых, как посмотрю я на них, этих «православных»… Да я лучше удавлюсь, чем пойду к ним на поклон! – в сердцах закончил Феодор.
– Тебя можно понять, – бывший протоаскирит улыбнулся с некоторой грустью. – Но что делать! Судьба коварна… Впрочем, думаю, мы имеем основания и для снисхождения. Мы ведь почитаем святых и признаём благочестивыми императоров, украшавших иконами храмы. Тот же Юстиниан Великий… И если они чтили их не так, как нынешние иконопоклонники, то значит, и у нас есть право чтить их иначе. Опять же в Писании сказано: «разумный в те дни умолчит, ибо время лукаво».
– Мефодий заставит тебя признать всё, что они наговорили на соборе, и предать анафеме святейшего. Ты и на это пойдешь?
– Увы! Впрочем, владыка написал мне, что не будет на меня за это в обиде. Я же тешу себя надеждой, что небесный суд не всегда следует за земным, что бы там иконопочитатели не вещали. К тому же это принесет некоторую пользу: я уже поговорил с Феоктистом, и он сказал, что если я покаюсь, они потребуют у Мефодия удалить из чина этот канон, где он нас всех проклял. «Слушать его не мог без дрожи, – говорит. – Надо же было такое написать!» – Лизикс улыбнулся и задумался, а потом сказал: – Знаешь, мне после разговора со святейшим пришла мысль… Быть может, она тебе покажется странной, но тем не менее… Мне подумалось, что он занимался всем этим, словно какой-то игрой… То есть не просто из собственных убеждений, а еще потому, что ему было интересно наблюдать, как ведут себя участники этой игры, обе стороны, какие приемы применяют, как отражают нападения, как отстаивают свое… А теперь он уже всё понял, что хотел, и ему больше не интересно. Потому он и отошел от всего этого и не хочет возвращаться.
– Гм! Интересная мысль… Да, ведь он действительно… Я как-то раз напросился поглядеть на его мастерскую, еще когда он был игуменом, а я экономом в Софии. Он был так увлечен всем этим! Помню, я спросил его, давно ли он занимается опытами, а он ответил: «Всю мою сознательную жизнь». Я сначала удивился, тогда он объяснил, что имел в виду не только химические, а вообще…
