Я снимал, как люди в траурной черной одежде столпились у свежевырытой могилы. Портрет покойного, многочисленные венки, просто цветы. Гомонова привлекала к себе внимание: тонкая вуаль, как в нео-нуаре 50-х, не могла скрыть ее красоты.
Гроб с Гомоновым по живому коридору несли шестеро с повязками на руках, как полагалось по традиции. Среди них был водитель покойного, которого подрядили на это за его физическую силу, не иначе. Помимо него, я узнал Федорова, Бондаренко и Чистюхина. Двух других я никогда раньше не видел, а потому – на всякий случай – постарался заснять их лица как можно крупнее.
На похоронах не обошлось без священника. Его я снимать не стал. Когда все формальности были соблюдены, рабочие на тросах опустили гроб в яму. Настал через всех присутствующих отметиться у могилы в последний раз, бросив на крышку гроба по горсти земли.
– Дим, видишь вон того чувачка?
– Где?
– А вон. Черный пиджак и черная рубаха.
– Где?
– Да разуй же ты глаза, твою мать! Вон, напротив Чистюхина стоит!
Мельник наконец сообразил, о ком речь. Я сделал несколько крупных снимков заинтересовавшего меня человека. Это был мордастый мужчина лет 35, на котором, несмотря на скорбный вид, соответствующий ситуации, пробы негде было ставить. С виду – типичный уголовник, разве что татуировок на пальцах не хватало.
– А рожа-то, – прокомментировал Мельник. – Чувак наверняка знает нашего брата. Видно, опыт богатый.
– И не говори. Натуральный браток, в натуре.
А потом я заметил ее. Одинокий силуэт женщины стоял в полусотне метров от столпившихся вокруг могилы, на которую уже водружали солидного и внушительного вида надгробную плиту с портретом. Я навел на нее объектив. И сразу узнал лицо женщины.
– Дим, смени-ка меня.
– А ты куда намылился?
Я кивнул в сторону незнакомки.
– На ловца и зверь бежит.
Мельник посмотрел на нее в бинокль, но, кажется, не понял ничего, кроме того, что молодая женщина была красива. Потому что осуждающе посмотрел на меня.
– Имей уважение к покойному. Нельзя ж такой тварью быть.
– Мельник, ты меня иногда убиваешь, – возмутился я.
Когда я уже выпрыгнул из фургона, до Мельника, кажется, дошло, потому что он выдал протяжное:
– Аааа!
Дело в том, что женщиной, наблюдавшей за погребением Гомонова издалека, была Настя. Она же Анастасия Филозова. Любовница убитого.
Она заметила меня слишком поздно, иначе развернулась бы и торопливо ретировалась прочь – все это отразилось на ее лице.
– Спокойно! – я поднял руки, показывая, что мои намерения самые что ни на есть мирные. – Настя, не волнуйтесь, хорошо?
– Кто… Кто вы?
– Капитан Силин, – я показал удостоверение. – Максим Силин. Я оставил вашим родителям визитку. Они ведь вам передали?
– Извините, я не могу с вами говорить. До свидания.
Настя развернулась и зашагала прочь. Я догнал ее и схватил за локоть.
– Пару минут!
– Нет! – она встрепенулась так, что я испугался возможной истерики. Дамочка была на взводе, и это еще слабо сказано. – Оставьте меня в покое, слышите?
И она засеменила прочь. Я понятия не имел, что делать. Ну не хватать же ее за волосы и не крутить ей руки – тем более здесь, на кладбище. Святое место, все-таки. Я не самый большой знаток традиций, но подозреваю, что это будет перебор даже для меня.
Пока мы коротали утро на кладбище, Клюкин и Горшков должны были заниматься подготовкой плана оперативных мероприятий по раскрытию убийства Абатова. И Клюкин искренне пытался придумать хоть что-то, остервенело грызя карандаш, что помогало ему думать. Чего не скажешь о Горшкове.
– Тох, я вчера с Наташей поговорил.
– Нет! – Клюкин, как рапирой, обличающе ткнул карандашом ему в грудь. – Хватит мне про свою Наташу, понял? Ты мне вчера весь мозг вынес! Больше ни одного долбанного слова!
– Задело, а? – хохотнул Горшков, но, видя злое лицо напарника, сменил тон: – Да ты послушай сначала, елы-палы! У Натахи подруга есть.
– Плевать.
– Симпатичная.
– Рад за нее.
– И одинокая. Понял к чему я?
Клюкин вздохнул. Гордость заставляла его сказать одно, но в итоге рот Клюкина выдал совсем другое:
– Продолжай.
– Как насчет двойного свидания?
– Ну, не знаю, – протянул Клюкин неуверенно. – Я не люблю все эти вещи, ты же знаешь.
Горшков задумался. Подсел к напарнику и уставился ему прямо в глаза. Клюкин нахмурился.
– Что?
– Хорошо, – сказал Горшков. – Я тебе скажу, как у меня с Наташей все вышло. Мне помогла книжка.
– Что?
– Советы по пикапу.
– Иди ты, – прищурился Клюкин.
Горшков с видом гуру, профессионально занимающегося просветлением людей, выудил из ящика стола томик с глянцевой обложкой и вручил Клюкину.
– На. Подарок. Она изменит твою жизнь.
Клюкин недоверчиво посмотрел на книгу. На обложке были изображены похожие на пар завихрения, которые наверняка символизировали какую-то таинственную энергию. За эманациями этой энергии угадывался силуэт обнаженной женщины, застывшей в сексуальной позе.
– «Соблазни их всех», – прочел Клюкин название. – Что за отстой ты мне тут втюхиваешь опять, б… дь?
– Сам ты отстой! Говорю тебе, это вещь. Кто из нас с Натахой сейчас, ты или я? Вот, то-то и оно! Потому что у меня есть это, – Горшков постучал себя по виску, – и это! – Горшков постучал по книге. – Почитай, полезно будет.
– Ну… Не знаю…
– Клюкин, не ломайся. Когда у тебя последний раз баба была?
Клюкин попытался вспомнить, и в конечном итоге признал правоту коллеги.
– Ладно. Полистаю как-нибудь. Если совсем уж делать нечего будет.
Горшков подмигнул ему, заговорщически скалясь. Когда прозвенел телефон, он взял трубку, представился, после чего загадочным образом улыбка стерлась с лица опера. Он пробурчал что-то в трубку, положил ее и совсем иначе посмотрел на Клюкина.
– Нас Варецкий вызывает. На ковер. Нас обоих.
Взволновался Горшков не зря.
– Я уже говорил, что скоро конец квартала, – говорил Варецкий, глядя на подчиненных как удав на двух запуганных и зажатых в угол кроликов. – Говорил?
– Говорили, – поддакнул Василич, который, как обычно, восседал на стуле в углу. – И неоднократно.
– А у вас двоих череда нераскрытых мокрух. Вы в курсе?
– Они в курсе, – ввернул Василич. – Напоминаю каждый день!
