– Семейные неурядицы, – отговорилась Ирина.
– Семейные неурядицы разные бывают, крупные и мелкие. Что конкретно произошло?
– Поверьте, это дело семейное, отношения к смерти моего мужа не имеет.
– К убийству, гражданка, а не к смерти, – подправил ее Давид Панкратович прохаживаясь по комнате и рассматривая обстановку. – Вашего мужа застрелили. Как думаете, кто именно?
– Я не присутствовала при этом, и потому указать на убийцу не могу, – передернула плечами Ирина.
– Но вы не спали, так? Выстрел слышали?
– Я успела заснуть... но выстрел, то есть громкий звук, слышала. Не поняла, что это было, вот и не обратила внимания.
– Что у вас с лицом?
– Да так... с лестницы упала.
– Вернемся к неурядицам.
– Оставьте меня в покое! – вспыхнула Ирина.
Она плохо владела собой, а у милиционера выдержка была отличная. Взяв с комода статуэтку танцовщицы, он вертел ее в руках, рассматривая и якобы не придавая значения ни тому, что Ирина находится во вздернутом состоянии, ни своим словам:
– Разве вы не хотите, чтобы мы нашли убийцу вашего мужа?
– Господи! – воздела она очи к потолку. – Конечно, хочу! Но не буду и не хочу говорить о вчерашнем скандале.
– А придется. – Давид Панкратович поставил статуэтку на место, облокотился о комод. – Всем придется давать показания. И если я замечу неправду... этот человек пожалеет.
Ирина глянула в его маленькие неопределенного цвета глаза и поняла: такой человек не бросает слов на ветер. Вздохнула и сообщила коротко:
– Я узнала, что Лида спит с Сашей, а ей всего пятнадцать лет. Вы понимаете? Я рассказала мужу, на этой почве возник скандал. Вот и все.
– Все ли? – не поверил милиционер. – Кто с кем ругался?
– Лидия дерзила отцу, оболгала меня, ее защищал Федор, у него и Бори возникла незначительная драка.
– Даже так? – приподнял брови Давид Панкратович.
– Но поймите, это все житейские неурядицы. Подобное случается почти в каждой семье и скрывается от посторонних.
– И что было дальше?
– Дальше? Ничего. Борис был вне себя, сказал, чтоб дочь убиралась вон, угрожал Федору и Александру...
– Александр присутствовал при этом?
– Нет. Потом муж вызвал сына, тот нахамил отцу, получил пощечину. И все.
– Угрожал... – задумчиво повторил Давид Панкратович. – Какие именно угрозы он произносил?
– Я не помню, – мяла ухоженные пальцы Ирина. – Не вслушивалась. Он был в бешенстве, не контролировал себя. Господи, да угрозы мужа ничего не стоят, смешно на них обращать внимание! Он часто в гневе грозился, потому что вообще несдержан. Остыл бы через день, как обычно.
Она взглянула на седого человека украдкой и тут же потупилась. Он будто бы и не вслушивался в то, что она лепетала, производил впечатление простецкого мужика, который по воле случая попал в уголовный розыск. Но Давид Панкратович по своему опыту хорошо знал, что могут значить угрозы, чтобы данный факт пропустить мимо ушей, и продолжил расспросы:
– Вы сказали, вас оболгала Лида. Что за ложь была?
– О, боже мой! – закрыла лицо ладонями Ирина. – Это невыносимо! Она сказала, будто я изменяю Борису. Сказала от досады, потому что невзлюбила меня. А муж ревнив. Прошу вас, оставьте меня в покое, больше мне нечего вам рассказать.
Давид Панкратович вернулся на террасу. Слушая показания, которые давали члены семьи, он внимательно следил за каждым, после чего строго сказал:
– Попрошу всех не выезжать отсюда.
– Мне на работу надо... – заерзал Федор Михайлович.
– Подождет ваша работа, – отрубил молодой милиционер.
– Поймите, я не могу остаться.
– Мы сообщим на вашу работу, что пока идет следствие, вы не можете покинуть место происшествия.
Оба сотрудника уголовного розыска направились к машине. Лидочка, прячась за деревьями, подкралась к забору – привычка подслушивать оказалась сильнее страха быть замеченной. Но ей удалось услышать только последние фразы:
– Это наверняка кто-то из членов семейства сделал, – сказал Давид Панкратович, открывая дверцу машины. – Тут у них вчера разгорелся скандал, результатом стал выстрел в хозяина. Да и до вчерашнего вечера не гладко текла их жизнь, следовательно, мотив есть почти у всех.
– Похоже на то, Давид Панкратович, – согласился молодой милиционер. – Я уверен, что стреляли из пропавшего револьвера.
Машина уехала. Лидочка вернулась на террасу, опустилась на стул и замерла, обдумывая услышанное. Приплелся Ваня, выпил квасу, которым кухарка угощала милиционеров, утерся ладонью.
– Ванька, – придвинулась к нему Лидочка, – револьвер у тебя?
– Я положил его на место.
– Точно? Скажи мне правду. Клянусь, буду молчать.
– А я что, вру? Зачем мне?
– Я подслушала, милиционеры думают, будто отца убил кто-то из нас.
– Чего?! – отшатнулся Ваня, глядя на нее с ужасом. – Из нас?!
– Да. И сказали: почти у всех есть мотив. Помнишь, что рассказывал дядя Игнат у нас дома? Мотив – это причина убийства.
– Я знаю, что такое мотив. А почему они решили, что у нас есть мотив?
– Во-первых, вчерашняя ссора.
– Да мало ли кто ссорится! – возмутился Ваня. – Из-за ссор не убивают.
– Что слышала, то и передаю тебе, – огрызнулась Лидочка. – Во-вторых, револьвер в кабинете не нашли, значит, его взял кто-то из своих.
– Так ты подумала... это я... я, да? Клянусь, положил его в ящик!
– Я тебе верю. Получается, ты не убивал, я не убивала... Кто остается?
Ваня задумался, но вскоре начал высказывать свои мысли вслух:
– Кухарка и няня не в счет... Им-то зачем? Выходит, или Ирина, или дядя Федор, или Саша?
Лидочка не ответила, она опустила голову, теребя носовой платок.
Атмосфера на даче установилась хуже некуда. Все друг от друга прятались, почти не общались. Бориса Михайловича похоронили на местном кладбище. Гроб везли на телеге, за ним шли только обитатели дачи, сапожник-армянин и старый портной, шивший костюмы братьям. Два милиционера тоже зачем-то пришли, но от поминок отказались. Через пару дней вечером оба пожаловали на машине, вошли во двор, где на качелях раскачивалась девочка.
– Тебя как звать? – подошел к ней Давид Панкратович.
– Оленька, – ответила та.
– Сбегай-ка, Оленька, позови всех сюда.
Вприпрыжку девочка побежала в дом, а милиционеры поднялись на террасу, расселись за столом. Вечер был ласковый. Так бывает всегда, когда наступает умеренность в природе – безветренно, не жарко, тихо. Подтягивались обитатели дачи, садились на стулья – настороженные и непокойные.
