Ян Собеский прошел на середину кабинета. Это был высокий тучный мужчина с одутловатым лицом, черными глазами и тоже черными, но уже густо усеянными сединой усами и чубом. Кивком головы от ответил на поклон и спросил:
– Так это правда, панове, что вы прибыли из Стамбула?
– Да, ясновельможный пан круль, то – святая правда, – ответил Спыхальский, поскольку король смотрел на него. – Но только наполовину…
– Как это понять?
– Мне тоже приходилось бывать в Стамбуле, чтоб он пропал, и я до сих пор хорошо его помню, потому как частенько угощали там плетьми, когда был рабом на галере, но это было давно… А сейчас, ваша ясновельможность, из Стамбула прибыл мой лучший друг, э-э-э… шляхтич Анджей Комарницкий…
Арсен молча поклонился и, опасаясь, как бы пан Мартын не сболтнул лишнего при секретаре, сказал:
– Прошло немногим больше месяца, ваша ясновельможность, с тех пор, как я выехал из Стамбула. Я привез очень важные вести, которые хотел бы передать вам одному.
Собеский пристально посмотрел на него и кивнул секретарю:
– Пан Таленти, выйди!
Секретарь вышел. Король перевел взгляд с Арсена на Спыхальского.
– Пан Комарницкий решил поведать нечто мне одному… А пан…
– Пан Мартын Спыхальский – мой друг, от него у меня тайн нет, – ответил Арсен и добавил: – К тому же он служит у пана Яблоновского и расскажет вам много интересного о связях пана с сенатором Морштыном и его друзьями…
– О-о! – невольно вырвалось у короля. Он улыбнулся и указал на обитые голубым бархатом кресла. – Прошу, панове, садитесь! Говорите, пожалуйста!
Начал Арсен. Ему пришлось коротко рассказать о себе, о Юрии Хмельницком, о болгарских друзьях. Более подробно описал встречи с Кара-Мустафой и его окружением. Во всех деталях, какие только знал, сообщил о подготовке Порты к войне с Австрией, о целях, которые поставил султан перед войском.
Ян Собеский слушал внимательно, не перебивая и не спуская больших черных глаз с лица Арсена. Наконец, когда Арсен закончил, король сказал:
– Все это, пан Комарницкий, очень интересно и очень важно… Если, конечно, все это правда, то есть… отвечает положению вещей.
– Было бы ошибкой, ваша ясновельможность, не поверить моим словам, – с достоинством ответил Арсен. – Но я предполагал это и взял с собой пана Спыхальского. Сейчас он сообщит вам о том, в чем вы не сможете сомневаться, потому что касается это лично вас и вашего окружения, а вы, сопоставив все, поверите нам.
– Не обижайтесь, пан, я вынужден все проверять, прежде чем принимать решения. – Король дружески похлопал Арсена по колену и повернулся к Спыхальскому. – Что интересного может сообщить мне пан шляхтич?
– Мой светлейший пан круль! – торжественно начал пан Мартын. – Я, сам того не ведая, оказался невольным участником заговора против вашей ясновельможности и, как подсказал мне мой друг Комарницкий, против Речи Посполитой!..
[105]
– Внимательно слушаю, пан… Говори – и этим ты облегчишь свою душу, – поощрил его король.
Пан Мартын закашлялся.
– Коронный гетман Воеводства Русского пан Станислав Яблоновский, у которого я имею несчастье служить, с некоторых пор стал другом сенатора Морштына. Пан воевода несколько раз за последний год посылал меня в Варшаву с тайными письмами к пану сенатору, а тот в свою очередь посылал своих гонцов к пану воеводе. Но я, как честный человек, ни разу не поинтересовался содержанием этих писем, хотя и был предупрежден, что письма очень важные и тайные и что они могут стоить пану гетману воеводства, а мне – головы. Я не догадывался, холера меня забери, о содержании этих писем до тех пор, пока не услышал от людей сенатора, что французская партия готовится избрать пана Яблоновского королем Речи Посполитой… О я несчастный! Какие душевные муки претерпел я с того времени, нося в сердце эту страшную тайну!
Потрясенный король тихо произнес:
– Ты искупил свой грех чистосердечным признанием, сын мой. – Он положил пухлую тяжелую руку на плечо Спыхальского. – Может, у тебя есть еще что?
– Я узнал – тоже случайно, – что главный казначей Морштын, которого ваше величество одаряли своими щедротами, благосклонным вниманием, доносит французскому посланнику де Бетюну обо всем, что происходит в Речи Посполитой, а также посылает тайные письма секретарю министерства Кольеру в Париж… Это уже прямая измена, пся крев! – выругался пан Мартын, но сразу спохватился и покраснел. – Прошу простить мои недостойные слова, ваша ясновельможность…
Собеский побледнел от волнения и гнева.
– О пан Езус! Что я слышу! – воскликнул он. – Я многое знаю, но чтобы пан Станислав посягнул на корону – поверить не могу!
– Я тоже не поверил бы, если б не слышал собственными ушами, разрази меня гром! – поддакнул королю Спыхальский.
– Ну а пан Морштын! – не мог успокоиться Собеский. – Сколько я сделал ему добра! Возвел в чин сенатора и великого подскарбия Речи Посполитой! А он… Изменник, быдло… а не шляхтич! – Король начал ругаться, как простой жолнер. – Если все это правда, он заслуживает самой лютой кары!
– Какие доказательства потребует ваша ясновельможность? – спросил Арсен, боясь, что Собеский ограничится лишь взрывом гнева, а потом остынет.
Король наклонился к своим собеседникам и решительно произнес:
– Мне нужны такие доказательства, которые недвусмысленно подтвердили бы вину Морштына и Яблоновского! Мне нужно хотя бы одно письмо! И – немедленно! Ибо на днях открывается вальный сейм, и на нем определится, каким путем пойдет Речь Посполита: поддержит Австрию в войне с турками или будет спокойно наблюдать, как султан разгромит ее, чтобы со временем захватить и Польшу. Вы меня поняли, панове?
– Поняли, ваша ясновельможность!
– Жду вас в ближайшее время… До сейма. Никак не позже! Запомните!
– Не забудем. Постараемся, ваша ясновельможность!
– И еще одно: моему секретарю пану Таленти можете довериться полностью… Желаю вам успеха! – закончил Собеский, вставая.
Арсен со Спыхальским тоже встали, поклонились, прощаясь.
6
Три следующих дня, прошедших после встречи с королем, Арсен почти не спал. По очереди с паном Мартыном они следили за каждым шагом главного казначея, не спускали глаз с двери его кабинета, пытаясь среди множества людей – слуг, охранников, посетителей, гостей и родственников – определить, кто был связным между сенатором и французским посланником. Однако это ничего не дало. Подозрение могло пасть на каждого, кто заходил к Морштыну, но проследить за всеми не было никакой возможности.
