На правом фланге из Дорнбахского леса выступил Станислав Яблоновский, выстроивший свои войска полумесяцем, чтобы Кара-Мустафа не ударил сбоку, и оттеснил янычар на их исходные позиции.
Яростные бои завязались на левом крыле союзных войск и в центре. Османские войска стремились победить во что бы то ни стало, союзники были охвачены отчаянным порывом отбить бешеные атаки, а затем самим перейти в наступление.
Кровавые затяжные схватки, вспыхнувшие в десять часов утра, когда рассеялся туман, на всем протяжении от Дуная до Каленберга переросли в свирепую сечу. Поляки, австрийцы, казаки, немцы дрались с беззаветным мужеством. Когда османская конница зашла во фланг польской пехоте, прорвавшейся в глубину расположения противника, брат королевы граф де Малиньи с одним эскадроном гусар бесстрашно ударил ей в лоб, смял передние ряды нападавших – и те отступили, внеся путаницу и панику в турецкие порядки. Казаки, известные во всей Европе как лучшие пехотинцы, не только остановили янычар, но и отбросили их назад. Австрийцы вместе с баварцами, саксонцами и франконцами потеснили османов на берегу Дуная почти до самых предместий Вены.
Много часов битва неистовствовала, как разбушевавшееся море.
Ян Собеский уверенно держал в руках управление войсками союзников. С возвышенности ему и его штабным офицерам было видно все поле боя. Поэтому прибывающих с донесениями гонцов он, прекрасно понимая обстановку в том или ином месте, сразу же отправлял назад с новыми приказами.
Во второй половине дня, когда османам, несмотря на ожесточенные атаки, нигде не удалось добиться успеха, король вдруг почувствовал, что чаша весов истории, творившейся здесь усилиями и муками десятков тысяч людей, постепенно начала склоняться в его сторону. Об этом говорили многие признаки, которые замечал искушенный глаз старого полководца, – и то, с какой твердостью союзники отбили все атаки противника, и то, как заторопились, засуетились вражеские отряды, стоявшие в резерве Кара-Мустафы, и даже то, каким одухотворенным, счастливым было лицо сына Якова, когда он пронесся во главе гусарской хоругви в атаку, отсалютовав отцу саблей.
В четыре часа Собеский неожиданно увидел на левом фланге какое-то странное движение в лагере противника. Заметались и стали отступать янычары. Темными волнами выплескивались они из шанцев, в беспорядке, словно охваченные ужасом, бежали в тыл, сминая резервы, стоявшие позади, увлекая их за собой. Потом забеспокоился, зашевелился хан с ордой и тоже кинулся наутек.
Король не мог понять причины такого поспешного бегства, но не очень-то задумывался над этим. Нужно было немедленно закреплять успех. Разослав гонцов с приказом решительнее атаковать противника по всему фронту, он сел на коня и во главе двух гусарских хоругвей помчался вперед.
11
Арсен проехал мимо редутов, где пушкари насыпали защитные валы, к хайлигенштадскому ущелью, с холма внимательно рассмотрел позиции янычар и лагерь крымских татар в тылу у них, а потом, оставив в кустах коня, прыгнул в овраг.
Шел быстро, насколько позволяли деревья и густой кустарник.
Здесь было безлюдно, тихо. Пахло сыростью и грибами. Правее, в зарослях, мирно бормотал небольшой ручеек. Даже не верилось, что наверху, в нескольких десятках шагов, тысячи воинов по обе стороны оврага копают шанцы, устанавливают пушки – готовятся к битве.
Сумерки густели, и вскоре наступила ночь.
Он не мог сбиться с дороги, знал – овраг выведет его в расположение войск союзников. Шел долго, на ощупь, натыкаясь на деревья и падая.
Около полуночи его остановил окрик немецкого часового:
– Вер ист да?
[138]
– Не стреляй, я свой! – ответил Арсен на ломаном немецком языке.
Он вылез из чащи и оказался на поляне, где горел костер, вокруг которого спали солдаты.
Часовой провел его к офицеру. Тот, узнав, что перед ним сам Кульчицкий, о котором в союзных войсках уже ходили легенды, спросил:
– Чем могу служить?
– Мне нужно видеть главнокомандующего, – потребовал Арсен. Офицер растерялся.
– О! Майн готт, это невозможно. Ночь!
– Как же быть? Утром будет поздно… – Арсен сокрушенно покачал головой. То, что он задумал, нужно было начинать сейчас, немедленно.
Офицер молчал. Красноватые отсветы огня выхватывали из тьмы его худощавое, с белесыми бровями лицо и грустные глаза.
– Может, отвести тебя к нашему оберсту?
[139] – сказал он в раздумье.
Арсен пожал плечами.
– С ним я буду говорить так же, как и с тобой. Ты по-нашему – ни гугу, я по-вашему – с пятое на десятое. Вот если бы мне к полякам! Или к казакам…
– К казакам? Так они же здесь – рядом. Соседи.
– Не может быть? – Арсен не мог скрыть радости. – Веди меня к ним скорее!
Казаки только что прибыли и расположились во второй линии, в резерве. В их лагере, как и повсюду, горели костры. Кашевары варили кулеш и кашу. Никто еще не спал. Одни копали волчьи ямы, другие обтесывали колья для них, некоторые кормили коней.
У Арсена радостно забилось сердце – свои! Он отпустил офицера-немца и направился к костру, над которым висел на треноге черный казан. У котла, с огромным половником в руках, суетился маленький казачок-кашевар.
– Готов уже, знаешь-понимаешь! – прищелкнул он языком, отведав горячего кушанья. – Кулеш вышел на славу! Даже Зинка дома, в печи, не сварит такого!
Арсен усмехнулся – да это же Иваник! И, схватив кашевара в охапку, поднял над землей, закружил вокруг костра.
– Иваник! Вот не ожидал встретить тебя аж под самой Веной! Здорово, брат!
Иваник задрыгал ногами.
– Арсен! Да неужто это ты, знаешь-понимаешь? – И закричал во всю мочь: – Братцы, сюда! Арсен Звенигора объявился! Батько Семен! Роман!
На его крик отовсюду торопились казаки. Первым прибежал Роман – обнял побратима, прижал к груди.
Подошел Семен Палий.
– Батько! – бросился к нему Арсен. – Как хорошо, что ты здесь!
– Я тоже рад видеть тебя в добром здравии! Да еще в янычарской шкуре! Значит, ты что-то задумал?!
– А как же! Есть тут совсем рядом глубокий овраг. Я только что добрался по нему из лагеря Кара-Мустафы. Вот если бы взять нам тысячи две хлопцев да прокрасться в тыл к басурманам – был бы знатный переполох!
Палий не сводил пристального взгляда с молодого друга.
– Ты уверен, что это удастся?
– Конечно, можем и головы сложить… Но если повезет, то будем на коне!
– Гм, заманчиво… Нужно только поставить в известность главнокомандующего. К счастью, его посланец здесь. Пошли к нему. – И Палий, хитро прищурившись, направился к своей палатке.
