Друзья удрученно молчали. Арсен первым нарушил гнетущую тишину:
– Спасибо тебе, пан Мартын, за важную весть… Теперь нам нужно придумать, что предпринять…
– Как что! – воскликнул Яцько. – Поднять фастовский полк, захватить Подкаменное – и вызволить полковника!
– Погоди, хлопец! Ты слишком горяч по своей молодости. К тому же тут есть старшие, и пока тебя не спрашивают, помолчал бы… По крайней мере, так в войске заведено. Иль в бурсе тебя по-другому учили? А-а? – добродушно улыбнулся в седые усы Метелица и добавил: – Давайте-ка гуртом покумекаем… Палия высвободить нужно во что бы то ни стало! Это ясно! Но как? Не идти же и впрямь с одним полком войной на польское войско, как советует наш молодой друг.
Покусывая стебелек травы, Яцько смущенно отвернулся.
– Пожалуй, – сказал Роман, – кое в чем Яцько прав… Только нужно отправиться в Подкаменное небольшим отрядом. А там, разведав все как следует, выбрать темную ночь, напасть на замок и, перебив стражу, освободить батьку Семена.
– Напасть можно, но доберется ли скрытно этот отряд до Подкаменного? – высказал сомнение Спыхальский. – Даже если двигаться по ночам, и тогда кто-нибудь увидит и донесет Яблоновскому или его региментарям
[152]. Нас еще по дороге словят, как куропаток…
– Что ж ты советуешь, Мартын? – спросил Арсен.
– Ничего не советую… Знаю одно: к Подкаменному надо подойти так, чтобы не вызвать ни малейшего подозрения.
– Ну… это можно сделать, – в раздумье сказал Арсен. – Поедет не военный отряд, а мирный купеческий обоз… Повезем во Львов товар…
– Было бы что везти! – буркнул Метелица. – Каждый из нас гол как сокол.
– Сообразим что-нибудь… Сено, шерсть, бочки – все сгодится, чтобы наполнить наши возы. А под низ – седла. Мы ведь обоз потом бросим, уходить придется верхами…
– Здорово придумано, холера тебя забери! Был бы я такой башковитый, как ты, пане-брате, непременно стал бы региментарем! – воскликнул Спыхальский и с завистью посмотрел на лохматую, давно не стриженную голову Арсена.
Все засмеялись, а Арсен сказал:
– Есть у меня и другая думка…
– Какая?
– Просить короля… Собеский хорошо знает Палия, высоко оценил его под Веной. Может, махнуть мне к нему да все рассказать?
– Если он откажет… мы потеряем время… – неуверенно начал Роман.
– Сделаем так. Готовим купеческий обоз в двадцать возов. За старшего поедет Роман, а с ним – тридцать – сорок охочих казаков… Пока все устроится, пока доедете до Подкаменного, я успею съездить к королю… Прикажет отпустить Палия – обойдемся без кровопролития, откажет – пустим в ход сабли! Как вы на это? Согласны?
– Согласны! Согласны!
– Тогда пошли в дом батьки Семена… К слову, они уже поженились с Феодосией?
– Поженились. Сразу же по приезде из венского похода.
– Вот и хорошо. Нужно успокоить жену полковника. Там, у нее, соберем сотников и договоримся обо всем…
5
Свирид Многогрешный тихонько приоткрыл дверь в гетманские покои, просунул голову и, увидев Хмельницкого, дремавшего на канапе
[153], спросил:
– Ваша ясновельможность, можно?
Юрась испуганно вскочил, – пламя свечи заколыхалось.
– Тьфу, черт! Мог бы и поделикатнее… Заходи!
Многогрешный поздоровался, сел на табурет у стола, на котором стоял пустой графин из-под вина, вздохнул.
– Что так тяжко? Рассказывай! С чем вернулся из Немирова? – приказал гетман.
– Ни с чем, – буркнул Многогрешный. – Дела плохи…
– Отчего?
– Всюду на Правобережье, кроме Каменецкого пашалыка, восстановлена власть Речи Посполитой. Польша воспользовалась победой под Веной и прибирает к рукам украинские земли, которые Бахчисарайским договором определены ничейными, а в действительности могут находиться под вашей булавой…
– Это я знаю, – прервал его нетерпеливо Юрась. – А как наши дела? С кем говорил? Кто признает мою власть?
– Э-э-э! Никто! – безнадежно отмахнулся Многогрешный. – Король Ян Собеский да гетман Станислав Яблоновский раздают приговорные письма на села и города, будто это их собственность… О том, чтобы идти на службу к вашей ясновельможности, никто и слушать не желает! А меня, вашего посланца, полковник Семен Палий выгнал из Немирова, как пса, хотя сам на Немиров не имеет никакого права. Распоряжается там его приятель Андрей Абазин. Однако в долгу я не остался – отблагодарил его за обиду! Будет помнить до новых веников!
– Проклятье! – гетман ударил кулаком по столу. – Мало я их жег! Мало вешал! Не люди, а бурьян какой-то! Но я скручу их в бараний рог и заставлю делать то, что прикажу! О Боже, дай мне силы подняться над недолей, укрепи мое сердце, чтобы оно стало каменным, глухим к чужому горю и страданиям. Опираясь на дружескую поддержку падишаха, я зажму весь народ свой в этом кулаке!
Юрась еще раз стукнул по столу и в бешенстве заскрипел зубами. Глаза его горели, как у больного. В уголках губ появилась пена. Давало знать себя выпитое без меры вино.
Юрий Хмельницкий никак не мог понять, что карта его бита, что Украина отшатнулась от него, как от прокаженного. Цеплялся за малейшую возможность удержаться на поверхности. Обманывал пашу Галиля, великого визиря и самого султана лживыми словами о том, что казаки ждут не дождутся, чтобы перейти под его гетманскую булаву. Обманывал и себя призрачными надеждами, все еще продолжая на что-то уповать… На что?
Он обхватил руками голову и уставился безумным взглядом в темное окно, за которым была глухая ночь.
Многогрешный не решался нарушить зловещую тишину.
Минута плыла за минутой, а Юрась не менял позы. Казалось, что сидит не человек, а каменная статуя с перекошенным лицом.
Даже гул голосов в соседней комнате и топот многих ног не вывели его из этого состояния. Лишь после того, как дверь с шумом распахнулась и в комнату вошел Азем-ага, а за ним – несколько янычар, Юрась повернулся и гневно воскликнул:
– Азем-ага, я приказывал не заходить ко мне без разреше… – И осекся…
В протянутых руках Азем-аги темнело широкое деревянное блюдо, а на нем лежал свернутый кольцами длинный шелковый шнурок.
Хмельницкий смертельно побледнел.
Многогрешный вскочил с табуретки, но, сообразив, что гетману прислан от султана смертный приговор, застыл на месте, как громом пораженный.
Тем временем Азем-ага медленно приблизился к столу и, не торопясь, торжественно поставил на него свою страшную ношу. Позади выстроились молчаливые суровые янычары.
