Юрась впился взглядом в шнурок.
Это был конец. Конец всему – надеждам, тревогам, жизни. Он прекрасно знал, что человек, получавший от султана такой подарок, жил не дольше, чем нужно для того, чтобы умереть. И ценил его султан невысоко – прислал свой жуткий подарок не на серебряном, а на деревянном блюде…
– Нет! Нет! – Гетман закрылся руками, словно защищаясь от удара. – Не может этого быть! Это фатальная ошибка! Не мог султан отдать такой приказ!
– Султаны никогда не ошибаются! – ледяным голосом произнес Азем-ага. – Извини меня, гетман Ихмельниски, но приказ султана должен выполняться без промедления… Ты сам или тебе помочь?
– Не-е-е… – исступленно закричал Юрась. – Не хочу-у-у!
Азем-ага подал едва заметный знак рукой. Из-за его спины вышли три янычара. Один схватил Юрия Хмельницкого за руки – заломил их назад. Двое мгновенно накинули на шею шнурок, потянули изо всех сил.
Юрась захрипел, заметался в петле, все еще стараясь вырваться, но сразу же поник, упал.
Так никто и не понял – от удавки он умер или от страха.
Когда с гетманом было покончено, Азем-ага глянул на Многогрешного, который стоял ни жив ни мертв.
– Ты поможешь нам, Свирид-ага! Вынесешь труп. – И он повернулся к янычарам, стоявшим позади. – Давайте мешок!
Те быстро развернули большой куль и опустили в него тело гетмана вниз головой. Потом крепко завязали.
– Бери, Свирид! – приказал Азем-ага. – Послужи своему гетману в последний раз!
У Многогрешного от испуга отнялся язык, а ноги будто приросли к полу.
– Ты что – оглох? – толкнул его в спину янычар. Ему помогли взвалить мешок на плечи, затем вывели из дома. Впереди шел Азем-ага, позади – янычары.
Многогрешный еле плелся. От ужасной ноши, давившей на плечи, у него кружилась голова. Ему казалось, что он делает последние шаги по земле.
На улице повернули направо, к Турецкому мосту.
Стояла темная облачная ночь. Город словно вымер – ни прохожих, ни огонька, ни собачьего лая. Только тяжелое сопение Многогрешного нарушало могильную тишину.
На мосту Азем-ага остановился.
– Сюда!
Кто-то подтолкнул Многогрешного к каменным перилам. Он споткнулся – и мешок свалился к ногам Азем-аги.
– Тише ты, шайтаново отродье! – выругался тот. – Бросайте!
Янычары вскинули мешок на широкие перила и столкнули его в глубокий каньон, прорытый бурными водами Смотрича. Спустя некоторое время оттуда донесся едва слышный всплеск. Многогрешный перекрестился.
– Господи, упокой душу его!
– Аллах упокоит… и примет его в свои «райские сады», – сказал Азем-ага. Не разобрать было, говорится это серьезно или с насмешкой. – Он верно служил падишаху и заработал себе награду… А ты, Свирид-ага, убирайся отсюда! Побыстрей да подальше. Понял?
Как было не понять!
Многогрешный поклонился и кинулся наутек. Он представил себе мертвого Юрася Хмельницкого и мысленно поблагодарил Бога за то, что не на его шее затянулся страшный шелковый шнурок, что не его, скрюченного в тесном мешке, катят по скользким камням холодные мутные воды…
6
Секретарь Таленти, склонив в поклоне продолговатую голову с редеющей черной шевелюрой, пятясь вышел из кабинета и, не закрывая за собою двери, повернулся к Арсену:
– Его ясновельможность милостиво разрешил тебе, пан Комарницкий, зайти на короткую аудиенцию.
Войдя в знакомый кабинет, Арсен поклонился.
Собеский сидел за большим массивным столом, широкоплечий, тучный, с копной слегка посеребренных сединою волос, и перебирал бумаги. Отложив одну из них в сторону, пристально посмотрел на вошедшего.
– Доброго здоровья, ваша ясновельможность!
– А-а, пан Комарницкий, то бишь пан Кульчицкий, или как там тебя! Приветствую, приветствую героя Вены! Я никогда не забываю тех, кто храбро сражался под моими знаменами… Садись, пожалуйста. Рассказывай, с чем прибыл!
Арсен сделал несколько шагов к столу, но не сел.
– Ваша ясновельможность, допущена большая несправедливость, и я приехал просить вашей милости и защиты…
– О Езус! И тут несправедливость! Кажется, все в этом мире соткано из одних несправедливостей! – воскликнул король, видимо все еще находясь в плену своих мыслей или под впечатлением недавней беседы с секретарем.
– Скажите, кто оскорбил ваше королевское высочество, и я… – начал Арсен.
– Нет, нет, совсем не то, здесь сабля не поможет, – замахал руками Собеский. – Интриги магнатов, их самоуправство разваливают польскую державу! Вот что ранит мне сердце! Каждый тянет к себе. Никто и думать не желает об отчизне, все заботятся лишь о собственных поместьях, о своем тщеславии. Пока существовала прямая угроза со стороны Порты, шляхетство держалось дружно, а теперь – как взбесилось. Каждый магнат хочет стать королем, каждый голопузый шляхтич – магнатом! Повсюду – раздоры, подкуп, тяжбы по судам, вооруженные нападения, грабежи, разбой!.. Никто не боится королевской власти, все полагаются на оружие… Анархия – да и только!
Арсен молчал, оторопев от такого откровения.
Заметив его растерянность, Собеский опомнился и уже спокойным тоном спросил:
– Так что же случилось? От кого я должен защитить тебя?
– Не меня, ваша ясновельможность… Несправедливость допущена по отношению к известному вам полковнику Семену Палию, который не менее храбро бился под знаменами вашей ясновельможности с турками…
– С ним-то что произошло?
– Он коварно схвачен в Немирове людьми Станислава Яблоновского и брошен в темницу в Подкаменном…
– За что?
– Без всяких оснований… Только потому, что его оговорил один давний недруг, заявив, будто бы полковник – приверженец гетмана Самойловича и Москвы…
Собеский откинулся на спинку кресла.
– Ну а если это правда?
– Нет никаких доказательств, ваша ясновельможность! Вы сами видели, что Палий не жалел жизни и сил ни под Веной, ни под Парканами… Казачье войско, фастовский полк и другие полки на Правобережье возмущены своеволием Яблоновского. Мы просим вашу ясновельможность защитить полковника от несправедливого обвинения и приказать гетману Яблоновскому выпустить его из заточения!
– Так, значит, пан Комарницкий, то бишь Кульчицкий, казак? – удивился Собеский.
– Да, ваша ясновельможность.
– О-о! Тогда мне понятно, почему пан так отстаивает Палия… Но я, собственно, ничего не имею против полковника. Он, безусловно, храбрый человек, и я никогда не забуду его побед под Веной. Скажи Яблоновскому, что я прошу рассмотреть это дело доброжелательно… Тем более что мне не хотелось бы осложнений с Москвой, ибо мы договариваемся сейчас о вечном мире и союзе с ней, о совместной войне против Османской империи…
