Он вскочил на ноги.
Неистовая злоба вмиг переполнила все его существо. Дикий крик вырвался из горла:
– А-а-а!..
Он кричал и колотил кулаками в стену, задирая голову вверх, как волк, и тогда крик походил на волчий вой.
– У-у-у!..
Но его, конечно, никто не мог услышать. Вопль напрасно бился о покрытые изморозью стены, его заглушал толстый камышовый мат, которым была прикрыта яма.
Юрась понимал, что его не услышат, но животный страх и злоба вынуждали кричать. И он кричал. Кричал до хрипоты, пока совсем не обессилел, а затем сел в изнеможении на солому. Некоторое время молчал, не зная, что предпринять. Проще всего было ждать утра, ведь его, понятно, кинутся искать… Но мысль, что ему придется всю ночь просидеть в этой вонючей яме, приводила его в бешенство. Кроме того, он представил, как будет вылезать отсюда, грязный, вывалянный в нечистотах и в полуистлевшей соломе, на глазах множества воинов, как завтра весь Немиров станет потешаться над его приключением, и вновь волна злобы и отчаяния поднялась в груди. Встав машинально на ноги и выставив вперед руки, быстро пошел вдоль стены, надеясь в темноте нащупать лестницу, хотя знал, что ее здесь нет… Неожиданно споткнулся и упал, зарывшись руками по самые локти в жидкую холодную грязь… Бр-р-р… Как из огня, выдернул руки, попятился назад, вытерся мокрой соломой, лег, свернулся, как щенок, и тихонько заплакал…
Вытащили его из ямы лишь на следующий день.
А до этого перепуганный Азем-ага перевернул всю Выкотку и весь Немиров, послал конные татарские отряды в степь, думая, что Хмельницкий сбежал. Но все напрасно. Гетман исчез, как в воду канул. Отряды возвратились ни с чем: метель замела все тропинки и дороги, все человеческие и звериные следы… И только тогда, когда кто-то из гетманских охранников наткнулся на засыпанный снегом труп часового, Азем-ага догадался заглянуть в яму. Его удивлению и радости не было конца: внизу один-одинешенек лежал, скрючившись на соломе, гетман и стонал…
На руинах
1
Когда после полуночи беглецы собрались наконец в условленном месте, укрылись под защитой высоких земляных стен старого городища от ветра и снегопада, никто не представлял, сколько людей тронулось в путь. Думали прежде всего о том, чтобы поскорее подальше отъехать от города и оторваться от погони. Им посчастливилось: метель не утихала два дня и быстро заметала их следы. Только к концу второго дня в каком-то разоренном хуторе с несколькими заброшенными хатами остановились на ночлег. Арсен и Палий, обойдя все подводы, выяснили, что с ними ехало, включая тех смельчаков, которые вместе с Саввой Грицаем помогали в Немирове, и дубовобалчан во главе с Иваником, сто семьдесят человек. Это уже была порядочная группа людей, которых объединяла общая цель – уйти из-под власти турок и неистового Юрася Хмельницкого. Все они сразу признали Палия своим вожаком и прислушивались к каждому его слову, тем более что он был казачьим полковником.
Пересчитав людей и проверив, сколько съестных припасов – муки, крупы, пшена, мяса и солонины – оказалось при них, Арсен и Савва поспешили к Палию.
– Что будем делать, батько Семен? Припасов всего на неделю… Ну, если животы подтянуть, на две… А до весны далеконько! – сказал Арсен. – Коней совсем нечем кормить…
– И куда путь держим? Люди должны знать, – добавил Савва.
Они стояли поодаль от всех. Промерзшие люди начали собирать сухой хворост для огня и сдирать с уцелевших хлевов соломенную кровлю, чтобы покормить лошадей. Женщины и дети разбрелись по хатам. В одну из них молодой Семашко с матерью, Якубом и Яцько перенесли из саней тяжело больного отца, угасавшего на глазах.
Палий задумчиво смотрел на заснеженные просторы, над которыми опускались синие сумерки, на уставших людей. Глубокие заботы волновали его.
– Сейчас у нас единственный путь – на север, к Полесью, – сказал он. – Таков приказ Сирко… А оттуда – к Киеву. Мы должны предупредить киевского воеводу, что турки готовятся напасть на город… Думаю, за неделю доберемся туда.
– Кто там нас ждет, на Полесье? – разочарованно протянул Савва.
– Так, может, ты предложишь что-нибудь другое?
– Да нет.
– Доберемся до Киева – там видно будет, что делать, – сказал Палий. – Среди своих людей не пропадем… А харчи надо экономить.
Ночью их позвали к Семашко: Мирону стало хуже. Помимо того, что сильно распухли и почернели ноги, у него началась жестокая лихорадка. Его уложили на теплую лежанку, прикрыли кожухом, но ему все равно было холодно, от озноба зуб на зуб не попадал. И сын, и жена, и две маленькие дочурки не отходили от больного.
Губы его пересохли, глаза горели страшной болью. Видно, болело у него не только тело, но и душа. Он метался на облупленной, давно не беленной лежанке и ежеминутно просил пить. Феодосия и дети подавали ему глиняную кружку, и он пил, стуча о нее зубами.
Когда Семен Палий, Арсен и Савва остановились у изголовья, Мирон открыл глаза, слабо улыбнулся.
– Помираю я, – послышался его тихий голос. – Доконали меня проклятые янычары… Доконали, черт их побери! Спасибо тебе, Семен, друг мой давний, за то, что с друзьями вызволил, спас меня… За то, что помру я не в смрадной яме, а на руках у любимой Феодосии и деток дорогих… Спасибо вам, друзья.
Казаки печально стояли возле больного. Чем могли они помочь ему? Ведь смерть витала над ним и тень ее уже коснулась лица.
Отдохнув и собравшись с силами, Мирон пристально посмотрел на жену с детьми и голосом, не терпящим возражения, приказал:
– Феодосия, выйди с детьми на минуту! Я должен сказать кое-что Семену и его другу… А также Савве…
Феодосия и дети вышли. Мирон немного помолчал, потом протянул руку Палию:
– Семен, друг, дни мои сочтены, и не сегодня-завтра я предстану перед Богом. Помирать мне не страшно. Жаль только так рано расставаться с белым светом… Но и это пустое!.. Мучит меня лишь мысль: как жить Феодосии с малыми детьми? Пропадут они одни… Знаю, Савва будет помогать, он добрый… Но у него своя семья…
– Зачем об этом думать, брат? Даст Бог, не помрешь, – постарался утешить больного Палий. – И не год, и не два побродишь еще по свету!
– Э, братик, чует моя душа, что и этой весны уже не увижу. Вот лучше послушай, что я тебе скажу…
– Говори.
– Семен, пообещай, что после моей смерти ты не оставишь на произвол судьбы жену и детей моих… Возьми их под свою опеку… Ты вдовец, я знаю… И тебе, еще не старому человеку, тоже нужен домашний уголок и заботливые женские руки. Поверь мне, лучшей женщины, чем Феодосия, на всей Украине не сыщешь… Так поженитесь, если, конечно, она захочет, и будьте счастливы!
– Мирон, о чем ты говоришь?! – воскликнул потрясенный Палий. – Ты еще живой. И мы надеемся, будешь жить.
