– Я не думал об этом, ясновельможный пан… Но если Юрий Хмельницкий отшатнется от турок и снова начнет служить его светлости королю Польскому…
– Юрий Хмельницкий тут ни при чем…
– Простите, но разве пан полковник прибыл не от него?..
– Наоборот, пан полковник бежал, боясь лишиться головы… Юрия Хмельницкого мы можем не принимать во внимание: он не имеет никакой силы. К тому же это полубезумный, которого султан терпит только ради его имени…
– Я не знаю, что рассказывал ясновельможному пану пан полковник, но мне кажется, что вступление коронных войск на земли Украины вызовет отпор как турок, так и Москвы…
– Вступление войск – да… Но кто говорит о посылке войск?.. Туда следует посылать умных, отважных и преданных людей, таких, например, как пан полковник. И пускай они собирают отовсюду казаков, крестьян, разных бездельников, сажают их на пустоши и служат вместе с ними Речи Посполитой!.. Над этим следует подумать и доложить королю и сейму. Мы еще вернемся к этому разговору, панове. А сейчас, я думаю, вам нужно одно – пристанище, ибо, я вижу, пани Вандзя мечтает о бадейке горячей воды, чистом белье и об отдыхе… Панове ничего не будут иметь против того, если некоторое время поживут соседями под одной крышей? – обратился Яблоновский к Спыхальскому и Яненченко и, не ожидая ответа, словно дело уже решено, добавил: – Здесь поблизости есть у меня одна небольшая усадьба, слуги отведут вас туда… Я надеюсь, что и пан Яненченко, и пан Спыхальский отныне у меня на службе?..
– Да, да, ясновельможный пан, – в один голос ответили Спыхальский и Яненченко.
4
Совсем неуютно чувствовал себя Юрий Хмельницкий и в своей немировской крепости на Выкотке, и во всех владениях. Земля горела у него под ногами. Доведенные до отчаяния бесконечными поборами, издевательствами и оскорблениями, крестьяне и жители окрестных сел и городишек бежали в леса, объединялись и нападали на татарские и турецкие отряды, шныряющие по Подолью и собирающие подати. А когда по краю разнесся слух, что из Запорожья явился какой-то Палий с казаками и колошматит нехристей, в Тульчине, Джурине, Тыврове и Шлыкове вспыхнули настоящие восстания. Их возглавили Абазин, Искра и Самусь.
Поскольку в селах и городах людей оставалось мало, особенно мужчин, повстанческие отряды тоже были немногочисленными и не могли овладеть Немировом. Однако они доставляли значительные неприятности турецким властям, нанося чувствительные удары по их гарнизонам. Палий как-то даже попробовал ворваться в Немиров. И хотя ему не удалось захватить посад, Юрась Хмельницкий не на шутку перепугался. Он послал двух гонцов к каменецкому паше с просьбой прислать полк янычар или четырехтысячный чамбул, но повстанцы перехватили этих гонцов и повесили при выезде из Немирова. Это вконец испортило настроение гетману.
– Мы должны что-то предпринять, – заявил он на совете, куда были приглашены все старшины – турецкие, татарские и украинские. – Не можем же мы сидеть все время в крепости… И оставить ее, чтобы пройтись огнем и мечом по Подолью и покарать разбойников, тоже не можем: они тогда захватят Немиров… Единственный выход – пробиться кому-нибудь в Каменец и привести от паши сильное подкрепление…
– Двое уже поплатились головами, – осторожно вставил Многогрешный, опасаясь, как бы на этот раз выбор не остановился на нем.
Все молчали. Перед глазами еще стояли лица повешенных, которых только сегодня похоронили. Никому не хотелось разделить их ужасную судьбу.
– Но ехать так или иначе придется, – произнес после паузы Азем-ага. – Действительно, мы оказались в опасном положении.
Ненко и Младен переглянулись. Каждые три дня они тайно встречались с Арсеном Звенигорой, рассказывали ему обо всем, что происходит в стане гетмана. Однако существенных сведений не было, так как ни от визиря, ни от паши давно уже не получал никаких известий и сам гетман. Они не раз говорили о том, что кто-то из них должен попасть в Каменец, чтобы там из первых уст узнать о намерениях турецкого командования.
– Разрешите поехать мне, – тихо сказал Ненко, пожимая незаметно руку отца.
– С кем? – быстро спросил Азем-ага.
– Думаю, что одному лучше.
Гетман одобрительно кивнул.
– Я всегда был самого высокого мнения об этом молодом аге, – обратился он ко всем. – И я тоже думаю, что одному легче пробраться незамеченным, особенно ночью…
Когда Младен и Ненко после совета остались вдвоем, Младен взволнованно прошептал:
– Ненко, сынок мой, я понимаю, что тебе нужно ехать, но заклинаю тебя, будь осторожен! Ведь сам знаешь, что рискуешь головой.
Ненко до сих пор не мог привыкнуть, что его называют сыном, что о нем искренне заботятся и переживают за его жизнь. Никогда раньше, сколько он себя помнил, никто не проявлял подобных чувств ни о ком из янычар, людей без роду и племени, и теперь ему было как-то неловко и странно и вместе с тем радостно-тревожно на сердце. Такое настроение не оставляло его уже полгода, с тех пор, как он признал Младена отцом, а Златку сестрой.
– Не волнуйся обо мне, отец. Ведь поеду я не один…
– А с кем же?
– С Арсеном. Сегодня мы предупредим наших друзей в лесу, чтобы не трогали нас и обеспечили благополучный проезд до Каменца и обратно… Думаю, что под такой надежной охраной нам нечего бояться.
5
Нет на свете более сильного и постоянного чувства, чем любовь матери к своим детям.
Вот уже несколько недель Вандзя не находила себе места: все время ей живо представлялись маленькие ее сыночки, слышался их лепет. По ночам она просыпалась с криком, вскакивала и ходила по комнате, как лунатик, зовя детей, и, не дозвавшись, заливалась слезами. Спыхальский тоже не спал по ночам, успокаивал, уговаривал, жалел, положив ее русоволосую голову себе на грудь. Но ничто не помогало. Женщина тосковала, худела и таяла на глазах, как восковая свеча.
Ее состояние заметил и полковник Яненченко, который жил рядом и с согласия Спыхальского, а вернее, по приказу Яблоновского, поручившего Спыхальскому тайно следить за Яненченко, столовался в семье Спыхальских. Днем он редко бывал дома – больше слонялся по городу да в замке гетмана, но вечерами любил посидеть с паном Мартыном за кружкой вкусного львовского пива.
– Что с твоею женою, пан Спыхальский? Она, случаем, не больна? – спросил он как-то. – Посмотри, как измучилась, бедная! Может быть, к лекарю ее или к знахарке?
– Ниц не нужно, – ответил пан Мартын хмуро. – Пройдет…
– Смотреть просто жалко.
Подкупленный сочувствием полковника, захмелевший Спыхальский открыл пану Яну семейную тайну.
– О детях тужит… О татарчуках… – И рассказал о своих и ее мытарствах на чужбине. – Больно мне, пане Ян, смотреть, как она мучится. А чем поможешь?
– Время вылечит…
Однако время не излечивало, зато начал «лечить» Яненченко. Заметив, что Яблоновский не вполне доверяет ему и установил за ним тайное наблюдение, полковник почувствовал себя во Львове неуютно, неуверенно. Жажда играть первую скрипку, непомерное честолюбие и самолюбие грызли его душу, как огонь сухую солому. И в буйном воображении полковника вызревали планы, выполнение которых, по его мнению, поможет ему стать правителем целого края… Приступить к осуществлению этих намерений, сама того не ведая, помогла ему пани Вандзя.
